Письмо И. М. Тронского Е. А. Миллиор

Длительная, на протяжении десятилетий, дружба (переписка, встречи) связывала Елену Александровну Миллиор с Иосифом Моисеевичем Тронским (1897—1970), филологом-классиком, и его женой Марией (Мери) Лазаревной, специалистом по немецкой литературе. Филологам нескольких поколений знакома «История античной литературы» И. М. Тронского, первое издание которой вышло в 1947 г. Не удовлетворенный этим изданием, ученый, мысль которого двигалась дальше, писал ЕАМ 28 декабря 1947 г.: «Задача следующего десятилетия — снова пройти через всю античную литературу, уже в свете задач, программно намеченных в статье о стадиальном единстве. Посему снова берусь за старика Гомера, посижу над ним год или два, а затем обращусь к трагедии». Краткий автограф проф. И. М. Тронского на «Истории античной литературы» (3-е изд. Л., 1957) завершает этот сюжет: «Дорогой Елене Александровне Миллиор от сердечно преданного ИТ 9.X.57» (примечательно, что книга подарена в день рождения ЕАМ).

С именем Тронского связаны также многие строки ее записных книжек. Иногда это всего два-три слова, например: «У Тронских (о Пире и проч.). 1.III.64», — но они напоминают об особом интересе ЕАМ к личности Платона, к его диалогам, об эмоционально-непосредственном (не только литературном!) их восприятии, которым она заражала и своих ижевских друзей; о «Пире» — этой «философской поэме любви».

Публикуемое ниже письмо И. М. Тронского написано им в 1942 г. в канун Нового года. Ленинградский государственный университет в это время находился в Саратове, в эвакуации. ЕАМ снова оказалась в Удмуртии, получив 18 августа 1941 г. в Ленинграде соответствующую бумагу:

[подпись]

(Архив УГПИ, дело № 291, л. 34).

Саратов 23/XII 42

Дорогая Елена Александровна!

Давно собирался написать Вам, но перо всё не шло в руки. Сейчас, перед наступлением Нового Года, захотелось послать Вам привет, пожелать Вам всего наилучшего на наступающий год, который, думается, будет решающим в отношении победы над фашизмом.

Работаем здесь полным ходом, поскольку речь идет об университетских занятиях. Нас здесь немного — Боровский, Стратоновский, — из тех, что помоложе, Чикалина и Мисевра; в аспирантки принята Лукина — с того курса классиков, вместе с которым слушала меня Элла. О. М. Фрейденберг осталась в Ленинграде, И. И. Толстой не то в Казани, не то в Елабуге, многих с нами уже нет — Болдырева, Тимофеева,

Яковиди, С. В. Толстой. Студентов немного — трое новопринятых на первом курсе, среди них один мальчик, очень способный, одна студентка на втором курсе (так и говорим: второй курс сегодня заболела), старших курсов у нас нет, но, если учесть потребность в преподавании древних языков и литератур на других циклах и на истфаке, то еле справляемся с нагрузкой. Особенно сложно с греческим; Як<ов> Марк<ович> полностью перешел на преподавание греческого, ткк грециста-филолога неоткуда взять. Все ожидали мы приезда Солом.<она> Яковлевича, но он что-то не едет и почивает на своих иркутских лаврах, расправившись с Платоном и Аристотелем, к<ото>рых он произвел в античные предшественники фашизма (сообщение М. К. Азадовского). На Истфаке вообще неблагополучно с древней историей. От предложенного мне общего курса древней истории я, разумеется, отказался — не готовить же мне здесь новых курсов! — и переложил это дело на Стратоновского. Руководства аспирантами-историками я тоже не взял, и они остаются беспризорными в ожидании С. Я. Хуже с научной работой. Во-первых, нехватка нужных текстов. Нельзя сказать, чтобы здесь совсем ничего не было, но нет как раз того, что мне необходимо по ходу занятий (приличного Аристотеля, стоиков). Во-вторых, очень неблагополучно со светом. Всё же кое-что делал. Выступал на юбилейной сессии с докладом о развитии советской филологии на 25 лет, затем с компаративно-лингвистическими темами. Собираюсь в, 1943 г. заниматься тем, что по местным условиям возможно: кое-что лингвистическое, затем облюбовал себе Эсхила и, наконец, хочу попробовать темы антично-русских отношений, в частности вопрос о взглядах шестидесятников — Добролюбова, Чернышевского (Саратов!) и др. на античную культуру и об отражении этих взглядов в методологии русских филологов-классиков. Темы, как видите, скромные, но более серьезное придется отложить до возвращения в Ленинград.

О быте научных работников ЛГУ, помещающихся в б. гостинице «Россия», можно было бы писать поэмы — ирои-комические, конечно, — но, право, не стоит. Коротко говоря, мы с М. Л. и моей племянницей (Розалии Николаевны с нами уже нет, она скончалась еще в Ленинграде) занимаем небольшую комнату, отдельную (это полагается здесь по иерархии только профессорам), более или менее теплую. Питание ниже среднего, рынок почти недоступен, разве только в обмен на какие-нибудь излишки выдаваемых продуктов. Всё же время от времени подкидывают кое-что, масло, сахар и пр. Это т. н. «дотация», или, как говорят студенты, «додация», и распределяется она тоже по строгой иерархии: нам причитается один профессорский и один доцентский паек. Впрочем, несмотря на весь опыт прошлой зимы, я не могу приучить себя смотреть на все эти вещи, как на нечто серьезное.

Однако, моя «хартия» приходит к концу. Всего Вам доброго, привет Вашей матушке и Элле. Пишите с меньшими интервалами, чем я.

Ваш И. Тр.

Шлю самый сердечный привет и пожелания к Новому Году. М. Т.