События
Laeta, I—III
244
LAETA.
Алексѣю Михайловичу Дмитревскому.
(1892)
(1892)
I.
Въ Римъ свои Tristia слалъ съ береговъ Понтійскихъ Овидій;
Къ Понту изъ Рима я шлю — Laeta: безсмертнымъ хвала!..
Pluvius Римское поле благословилъ, и враждебный
Мартъ опрокинулъ на насъ всѣ водоемы небесъ.
Другъ! но сіяетъ во мнѣ глубокое небо, и Солнце
Съ гордой квадриги на міръ мещетъ златые лучи!
Римъ — всѣхъ боговъ жилищемъ клянусь! — мнѣ по се́рдцу обитель:
Цѣли достигнувъ святой, здѣсь я, паломникъ, блаженъ.
Къ Понту изъ Рима я шлю — Laeta: безсмертнымъ хвала!..
Pluvius Римское поле благословилъ, и враждебный
Мартъ опрокинулъ на насъ всѣ водоемы небесъ.
Другъ! но сіяетъ во мнѣ глубокое небо, и Солнце
Съ гордой квадриги на міръ мещетъ златые лучи!
Римъ — всѣхъ боговъ жилищемъ клянусь! — мнѣ по се́рдцу обитель:
Цѣли достигнувъ святой, здѣсь я, паломникъ, блаженъ.
245
Здѣсь мнѣ сладокъ ночлегъ; но сладостнѣй здѣсь пробужденье:
Жажду жить, созерцать, и познавать, и творить.
Здѣсь бы поставилъ я прочный алтарь усталымъ Пенатамъ —
Странникъ бездомный! — и вотъ подпись на томъ и печать:
Вѣчный очагъ Всебогини, Всематери,—вѣчный Всебога,—
Сей Пантеонъ! Шлю его, другъ, не случайно тебѣ!
Вспомнилъ я въ немъ и почтилъ нашей юности свѣтлую вѣру:
Держитъ надъ юношей власть дивный, таинственный Панъ!
Все намъ являло живого, сокрытаго; небо пустѣло,
Но раздавалась въ лѣсахъ дальняя бога свирѣль...
Деспотъ незримый, въ соборѣ боговъ онъ жилъ и съ трап̀езы
Всѣхъ кумировъ вкушалъ въ храмѣвсебожья — всебогъ.
Кругомъ былъ вѣчнаго домъ подъ шатромъ золотой полусферы:
Кругомъ — владѣнье земли подъ полусферой небесъ.
Въ око разверстаго свода днемъ Зевсъ, озирая кумиры,
Самъ его домъ озарялъ съ невозмутимыхъ вершинъ.
Жажду жить, созерцать, и познавать, и творить.
Здѣсь бы поставилъ я прочный алтарь усталымъ Пенатамъ —
Странникъ бездомный! — и вотъ подпись на томъ и печать:
Вѣчный очагъ Всебогини, Всематери,—вѣчный Всебога,—
Сей Пантеонъ! Шлю его, другъ, не случайно тебѣ!
Вспомнилъ я въ немъ и почтилъ нашей юности свѣтлую вѣру:
Держитъ надъ юношей власть дивный, таинственный Панъ!
Все намъ являло живого, сокрытаго; небо пустѣло,
Но раздавалась въ лѣсахъ дальняя бога свирѣль...
Деспотъ незримый, въ соборѣ боговъ онъ жилъ и съ трап̀езы
Всѣхъ кумировъ вкушалъ въ храмѣвсебожья — всебогъ.
Кругомъ былъ вѣчнаго домъ подъ шатромъ золотой полусферы:
Кругомъ — владѣнье земли подъ полусферой небесъ.
Въ око разверстаго свода днемъ Зевсъ, озирая кумиры,
Самъ его домъ озарялъ съ невозмутимыхъ вершинъ.
246
Гаснули своды — въ отверстый зенитъ нисходила Селена:
Гротомъ счастливѣйшихъ Нимфъ мнилъ онъ созданье людей...
Нынѣ — чужіе кругомъ алтари. «Побѣдитель Природы»,
Юной Мадопны у ногъ юный почилъ Рафаэль.
Духъ побѣдилъ, и вселился во храмъ. Но древніе камни
Древней Природѣ иоютъ тотъ же нѣмой диѳирамбъ!
Нѣтъ изваяній, ни бронзъ; вотъ морщины, вотъ раны: но старецъ —
Храмъ, какъ незрячій Гомеръ, вѣчною дышитъ весной.
Нѣтъ покрововъ, но тѣ же черты, то же солнце,— и громче
Древней Природѣ звучитъ, строже нѣмой диѳирамбъ!..
Многихъ поклонникъ боговъ, я самъ, язычникъ безпечный,
Мой побѣжденный Олимпъ мирно съ побѣднымъ сліялъ.
Многихъ боговъ Римъ почтилъ, всѣхъ пріявъ во священныя ниши;
Многихъ почтили боговъ Анджело и Рафаэль.
Что̀ тосковать намъ о томъ, что съ вершинъ Индійскихъ на тиграхъ
Ужь не сойдетъ Діонйсъ межъ изступленныхъ Мэнадъ?
Гротомъ счастливѣйшихъ Нимфъ мнилъ онъ созданье людей...
Нынѣ — чужіе кругомъ алтари. «Побѣдитель Природы»,
Юной Мадопны у ногъ юный почилъ Рафаэль.
Духъ побѣдилъ, и вселился во храмъ. Но древніе камни
Древней Природѣ иоютъ тотъ же нѣмой диѳирамбъ!
Нѣтъ изваяній, ни бронзъ; вотъ морщины, вотъ раны: но старецъ —
Храмъ, какъ незрячій Гомеръ, вѣчною дышитъ весной.
Нѣтъ покрововъ, но тѣ же черты, то же солнце,— и громче
Древней Природѣ звучитъ, строже нѣмой диѳирамбъ!..
Многихъ поклонникъ боговъ, я самъ, язычникъ безпечный,
Мой побѣжденный Олимпъ мирно съ побѣднымъ сліялъ.
Многихъ боговъ Римъ почтилъ, всѣхъ пріявъ во священныя ниши;
Многихъ почтили боговъ Анджело и Рафаэль.
Что̀ тосковать намъ о томъ, что съ вершинъ Индійскихъ на тиграхъ
Ужь не сойдетъ Діонйсъ межъ изступленныхъ Мэнадъ?
247
Не умираетъ Римъ — не умрутъ ни геній, ни боги:
Будутъ намъ боги еще, будетъ еще красота!.
— «Странный! ужель за Альпійской стѣной не довольно почтеннымъ
Паркамъ разспросомъ пустымъ ты, какъ дитя, досаждалъ?
Темную будущность тамъ заклинай и надѣйся по волѣ:
Здѣсь настоящимъ живи! здѣсь созерцай и молись!
Сча̀стливъ истинно ты предъ многими въ Гипербореяхъ:
Столькихъ позналъ ты боговъ, столько ты зрѣлъ красоты!
Но пока, пріютясь у подножія Collis Hortorum,
Ты праздномысля сидишь, — отъ Эѳіоповъ святыхъ
Съ пира вернулся Зевесъ, и послалъ намъ перунъ благосклонный,
И несказанно лазурь вешней грозой прояснилъ.
Весело нынѣ въ Музеѣ бродить, гдѣ, какъ плектронъ незримый,
Стройно движетъ тебя статуй безчисленныхъ ритмъ;
Иль, обходя святой Палатинъ и прославленный Форумъ,
Изъ величавыхъ гробовъ звать величавую жизнь...»
Такъ говорилъ Геній Мѣста. Но я отвѣтствовалъ: «Нынѣ
Будутъ намъ боги еще, будетъ еще красота!.
— «Странный! ужель за Альпійской стѣной не довольно почтеннымъ
Паркамъ разспросомъ пустымъ ты, какъ дитя, досаждалъ?
Темную будущность тамъ заклинай и надѣйся по волѣ:
Здѣсь настоящимъ живи! здѣсь созерцай и молись!
Сча̀стливъ истинно ты предъ многими въ Гипербореяхъ:
Столькихъ позналъ ты боговъ, столько ты зрѣлъ красоты!
Но пока, пріютясь у подножія Collis Hortorum,
Ты праздномысля сидишь, — отъ Эѳіоповъ святыхъ
Съ пира вернулся Зевесъ, и послалъ намъ перунъ благосклонный,
И несказанно лазурь вешней грозой прояснилъ.
Весело нынѣ въ Музеѣ бродить, гдѣ, какъ плектронъ незримый,
Стройно движетъ тебя статуй безчисленныхъ ритмъ;
Иль, обходя святой Палатинъ и прославленный Форумъ,
Изъ величавыхъ гробовъ звать величавую жизнь...»
Такъ говорилъ Геній Мѣста. Но я отвѣтствовалъ: «Нынѣ
248
Время и геніямъ
знать: добрый Гомеръ устарѣлъ.
Время взирать на міръ съ просвѣщенною мысли свободой:
Другъ, стремись усвоять разумъ ученыхъ мужей!
Знай же: не святъ Эѳіопскій народъ; не чтутъ они Зевса;
Не Океанъ — ихъ предѣлъ, и не потокъ — Океанъ...
Думаю: Плувій-Юпитеръ увидѣлъ Римъ потопленный
И мутно-желтой волной рвущійся Тибръ изъ оковъ,
И разгнѣвился на тучъ, на вѣтро̀въ ненужную ревность,
И, враждебный странѣ, сдержанъ астральный Овенъ.
Что жъ до боговъ безсмертныхъ и Музъ, — ты правъ. Но сегодня
Свѣжей упиться весной дальній Яникулъ зоветъ:
Видѣть у ногъ я хочу семь холмовъ за Тибромъ священнымъ
И простершійся градъ отъ основаній Петра.
Темный колеблется тамъ кипарисъ, какъ сходящая дѣва;
Тамъ изваянную вѣтвь лавръ горделиво несетъ;
Мѣры полна, въ небесахъ стелетъ пинія облакъ округлый;
Знойной каникулы ждутъ шелестной пальмы листы.
Время взирать на міръ съ просвѣщенною мысли свободой:
Другъ, стремись усвоять разумъ ученыхъ мужей!
Знай же: не святъ Эѳіопскій народъ; не чтутъ они Зевса;
Не Океанъ — ихъ предѣлъ, и не потокъ — Океанъ...
Думаю: Плувій-Юпитеръ увидѣлъ Римъ потопленный
И мутно-желтой волной рвущійся Тибръ изъ оковъ,
И разгнѣвился на тучъ, на вѣтро̀въ ненужную ревность,
И, враждебный странѣ, сдержанъ астральный Овенъ.
Что жъ до боговъ безсмертныхъ и Музъ, — ты правъ. Но сегодня
Свѣжей упиться весной дальній Яникулъ зоветъ:
Видѣть у ногъ я хочу семь холмовъ за Тибромъ священнымъ
И простершійся градъ отъ основаній Петра.
Темный колеблется тамъ кипарисъ, какъ сходящая дѣва;
Тамъ изваянную вѣтвь лавръ горделиво несетъ;
Мѣры полна, въ небесахъ стелетъ пинія облакъ округлый;
Знойной каникулы ждутъ шелестной пальмы листы.
249
Станомъ лазурныхъ шатровъ облегли Римъ эѳирныя горы;
Въ недолговѣчныхъ вѣнцахъ снѣжные блещутъ зубцы.
Гостя Яникулъ зоветъ; другъ зоветъ посланіе: Гермій!
Ты въ добрый часъ дай письму бурный увидѣть Эвксинъ!
Ты же — богъ ли, богиня ль — услышь, о, великій! моленье
И наложи на него самъ, Геній Мѣста, печать!
Мертвые знаки проникни божественной силой и дружбы
Блѣдный привѣтъ оживи отблескомъ этого дня!..»
Такъ молясь, я чертилъ: «На бре́гъ Понтійскій изъ Рима
Laeta...» Радуйся, другъ, такъ же, какъ радуюсь я!
Въ недолговѣчныхъ вѣнцахъ снѣжные блещутъ зубцы.
Гостя Яникулъ зоветъ; другъ зоветъ посланіе: Гермій!
Ты въ добрый часъ дай письму бурный увидѣть Эвксинъ!
Ты же — богъ ли, богиня ль — услышь, о, великій! моленье
И наложи на него самъ, Геній Мѣста, печать!
Мертвые знаки проникни божественной силой и дружбы
Блѣдный привѣтъ оживи отблескомъ этого дня!..»
Такъ молясь, я чертилъ: «На бре́гъ Понтійскій изъ Рима
Laeta...» Радуйся, другъ, такъ же, какъ радуюсь я!
II.
Римъ вожделѣнный узрѣвъ, я пѣлъ тебѣ первыя Laeta;
Въ Римъ осенній возвратъ вешнюю пѣснь воскресилъ.
Ибо недавно еще я по взморію Парөенопеи,
Нимфы почившей, внималъ жалобамъ дѣвъ-Нереидъ,
Въ Римъ осенній возвратъ вешнюю пѣснь воскресилъ.
Ибо недавно еще я по взморію Парөенопеи,
Нимфы почившей, внималъ жалобамъ дѣвъ-Нереидъ,
250
И богомольно срывалъ надъ святой Посилипа могилой,
Тѣнь призывая пѣвца, свѣжій Вергиліевъ лавръ.
Дивный предѣлъ! Тамъ, предъ домомъ моимъ, какъ островъ блаженныхъ,
Млѣютъ въ лазурномъ плѣну тѣни Капрейскихъ вершинъ;
Тамъ, какъ влюбленный Нарциссъ, межъ вѣтвей, отягченныхъ плодами,
Съ горнаго ложа глядитъ въ тихія воды Суррентъ;
Тамъ въ безлюдьи живомъ, предъ Везувія синимъ восклономъ,
Гостя привѣтно зовутъ тѣсные домы Помпей...
Свѣтлые дни тамъ текли: ихъ не жаль въ излюбленномъ Римѣ:
Родинѣ вѣренъ, я Римъ родиной новою чту.
Гдѣ намъ отечество, другъ? Скажи, гражданинъ мой осѣдлый,
Гостю далекихъ чужбинъ: гдѣ нашъ родимый предѣлъ?
Тамъ ли, гдѣ отчій нашъ домъ, наша первая память, дряхлѣетъ?
Тамъ ли, гдѣ отчій нашъ садъ нѣкогда темный шумѣлъ?
Тамъ ли, гдѣ кости отца въ заглохшей тлѣютъ могилѣ, —
Гдѣ насъ въ покорной тоскѣ ждетъ престарѣлая мать?
Тѣнь призывая пѣвца, свѣжій Вергиліевъ лавръ.
Дивный предѣлъ! Тамъ, предъ домомъ моимъ, какъ островъ блаженныхъ,
Млѣютъ въ лазурномъ плѣну тѣни Капрейскихъ вершинъ;
Тамъ, какъ влюбленный Нарциссъ, межъ вѣтвей, отягченныхъ плодами,
Съ горнаго ложа глядитъ въ тихія воды Суррентъ;
Тамъ въ безлюдьи живомъ, предъ Везувія синимъ восклономъ,
Гостя привѣтно зовутъ тѣсные домы Помпей...
Свѣтлые дни тамъ текли: ихъ не жаль въ излюбленномъ Римѣ:
Родинѣ вѣренъ, я Римъ родиной новою чту.
Гдѣ намъ отечество, другъ? Скажи, гражданинъ мой осѣдлый,
Гостю далекихъ чужбинъ: гдѣ нашъ родимый предѣлъ?
Тамъ ли, гдѣ отчій нашъ домъ, наша первая память, дряхлѣетъ?
Тамъ ли, гдѣ отчій нашъ садъ нѣкогда темный шумѣлъ?
Тамъ ли, гдѣ кости отца въ заглохшей тлѣютъ могилѣ, —
Гдѣ насъ въ покорной тоскѣ ждетъ престарѣлая мать?
251
Или въ пустынѣ, куда нашъ орелъ занесли легіоны?
Иль гдѣ гражданственный миръ плугомъ измѣрилъ поля?
Родина ль чистой душѣ — безпредѣльное, вѣрное небо?
Родина ль гордой душѣ — море, сей узникъ — Титанъ?
Иль не отчизна избранныхъ — Идей безтѣлесныхъ обитель?
Или не Римъ золотой — мой нареченный предѣлъ?..
Такъ! я нынѣ позналъ возвращенной мнѣ родины счастье, —
Съ нимъ — и зиждительный трудъ; съ нимъ — и цѣлительный миръ.
Тихо по солнечнымъ стогнамъ; подъ золотомъ спятъ кипарисы;
Пѣсню подъ рокотъ струны нищій заводитъ слѣпецъ.
Муза, сопутствуй: схоластика ждетъ Капитолій ученый!
Дологъ мнѣ путь до кремля отъ преторьянскихъ бойницъ...
Вотъ и Траяновъ колоссъ, и колоннъ безглавыхъ граниты!
Остовъ въ отверстомъ гробу — Форумъ лежитъ подо мной.
Мощи мраморной славы! Помостъ лицедѣйства кровавый!
Прахъ безглагольныхъ давно, велерѣчивыхъ личинъ!
252
Вотъ — путь Побѣдъ, и Свободы амвонъ, и святыня Согласья!
Вотъ — Самовластья врата! Вотъ — Раболѣпія столпъ!
Бѣлыя кости базиликъ... останки портиковъ стройныхъ...
Три несравненныхъ столпа Ка́сторъ съ Поллуксомъ хранятъ!..
Тамъ — Палатинъ; тамъ — Титовъ тріумфъ; тамъ — сводъ Константина;
Мощь Колоссеума — тамъ: здѣсь — Табуларій, и всходъ.
На Капитолій крутой я всхожу: вотъ и конь Антонина;
Вѣщихъ межъ свитковъ меня ждетъ молчаливый ѳіасъ...
Такъ я живу, — и вседневный мой трудъ — блуждать и дивиться,
И, дивяся, блуждать — пиръ моихъ сплетшихся Музъ:
Въ гро́бы стучится одна; красотой облекаетъ другая,
Тлѣнья сорвавши покровъ, — жизнью возставшую жизнь...
Весело мнѣ!.. Но не часто ли, другъ, что́ высоко и дивно,
Мы превозносимъ и чтимъ, сердцемъ иное любя? —
Помню: мы краемъ высотъ подымалися въ гору; Кампанья
Въ пурпурѣ свѣтломъ легла моремъ пустыннымъ у ногъ.
Вотъ — Самовластья врата! Вотъ — Раболѣпія столпъ!
Бѣлыя кости базиликъ... останки портиковъ стройныхъ...
Три несравненныхъ столпа Ка́сторъ съ Поллуксомъ хранятъ!..
Тамъ — Палатинъ; тамъ — Титовъ тріумфъ; тамъ — сводъ Константина;
Мощь Колоссеума — тамъ: здѣсь — Табуларій, и всходъ.
На Капитолій крутой я всхожу: вотъ и конь Антонина;
Вѣщихъ межъ свитковъ меня ждетъ молчаливый ѳіасъ...
Такъ я живу, — и вседневный мой трудъ — блуждать и дивиться,
И, дивяся, блуждать — пиръ моихъ сплетшихся Музъ:
Въ гро́бы стучится одна; красотой облекаетъ другая,
Тлѣнья сорвавши покровъ, — жизнью возставшую жизнь...
Весело мнѣ!.. Но не часто ли, другъ, что́ высоко и дивно,
Мы превозносимъ и чтимъ, сердцемъ иное любя? —
Помню: мы краемъ высотъ подымалися въ гору; Кампанья
Въ пурпурѣ свѣтломъ легла моремъ пустыннымъ у ногъ.
253
Нѣкая весь бѣлѣлась по ней... — мы Римъ распознали:
Куполъ великій парилъ, малую весь осѣнивъ.
Нѣтъ! клянусь, не таковъ былъ сей Римъ, когда съ горъ нисходили
Варвары, робко дивясь блеску державныхъ твердынь!
Нынѣ — пустыня, и весь... Я, отъ спутниковъ скрывъ свои слезы,
Благоговѣйно позналъ, какъ ты мнѣ дорогъ, мой Римъ!
Вѣчный, великій, святой! храни свои нищія ризы!
Въ нищемъ смиреньи святѣй, ближе великое намъ!..
Такъ подъ тѣнью Петра вновь шатеръ пилигримовъ раскинутъ:
Другь! не пора ль и тебѣ посохъ паломника взять?
Жизни начавшейся годъ освяти богомольнымъ обѣтомъ;
Цѣпи разлуки разбивъ, нашихъ Пенатовъ почти!
Куполъ великій парилъ, малую весь осѣнивъ.
Нѣтъ! клянусь, не таковъ былъ сей Римъ, когда съ горъ нисходили
Варвары, робко дивясь блеску державныхъ твердынь!
Нынѣ — пустыня, и весь... Я, отъ спутниковъ скрывъ свои слезы,
Благоговѣйно позналъ, какъ ты мнѣ дорогъ, мой Римъ!
Вѣчный, великій, святой! храни свои нищія ризы!
Въ нищемъ смиреньи святѣй, ближе великое намъ!..
Такъ подъ тѣнью Петра вновь шатеръ пилигримовъ раскинутъ:
Другь! не пора ль и тебѣ посохъ паломника взять?
Жизни начавшейся годъ освяти богомольнымъ обѣтомъ;
Цѣпи разлуки разбивъ, нашихъ Пенатовъ почти!
III.
Въ Римѣ ль о Понтѣ вздыхать? Изъ Рима ли къ берегу Понта —
О, перемѣна временъ! — Tristia, Tristia слать?
Ты не пришелъ на мой зовъ, Киммеріецъ хмурый! И зимній
Австръ изъ туманныхъ пучинъ насъ въ твой Боспоръ не примчитъ...
О, перемѣна временъ! — Tristia, Tristia слать?
Ты не пришелъ на мой зовъ, Киммеріецъ хмурый! И зимній
Австръ изъ туманныхъ пучинъ насъ въ твой Боспоръ не примчитъ...
254
День свой забывчивый смѣхъ гонитъ грустной улыбкой заката;
Длинныя тѣни легли по одожденнымъ лугамъ;
Въ темной одеждѣ Земля скорбитъ о небесномъ ущербѣ, —
Я жъ объ ущербѣ надеждъ, я о разлукѣ скорблю!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Длинныя тѣни легли по одожденнымъ лугамъ;
Въ темной одеждѣ Земля скорбитъ о небесномъ ущербѣ, —
Я жъ объ ущербѣ надеждъ, я о разлукѣ скорблю!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
