У прага тѣхъ высотъ, гдѣ, свѣтлыхъ доловъ радость,
Трудъ путника дѣлить уже не смѣетъ Младость,
Средь мрачной прелести нагорныхъ дикихъ мѣстъ,
При хладномъ блескѣ звѣздъ, я спалъ... Незримый крестъ
Воспоминаній злыхъ и позднихъ сожалѣній,
Надменной юности безпечныхъ преступленій,
Мой тяжкій крестъ влача, — то былъ мой горькій сонъ, —
Язвимъ раскаяньемъ и сердцемъ сокрушонъ,
Тропой обрывистой наверхъ Голгоѳы новой
Я шелъ. Закатъ угасъ, багряный и суровый,
И мглою пепельной, какъ прахомъ урнъ, замёлъ

Нагую крутизну и безотрадный долъ...
Усталый, я достигъ вершины каменистой —
И видѣлъ древній храмъ. Зари вѣнецъ огнистый
Далёко обнималъ вечерній небосклонъ
За лѣсомъ сумрачнымъ разсѣянныхъ колоннъ.
На ветхомъ мраморѣ ступе́ней величавыхъ,
Гдѣ воздвигалъ одинъ между столповъ безглавыхъ
Свой хмурый архитравъ дряхлѣющій колоссъ,
Подъ блѣднымъ саваномъ бѣлѣющихъ волосъ
Полураздраною прикрыта власяницей,
Сидѣла пиѳія и мстящею десницей,
Начертанъ на столпѣ, мой судъ и приговоръ
Указывала мнѣ... И, боязливый взоръ
Подъемля къ письменамъ, прочелъ я: САВТОН-ГНОѲИ.
— «Такою ли тебя, на этой ли Голгоѳѣ»,
Я съ плачемъ возстеналъ, «о, Мудрость, нахожу?
Себя ли до конца познаньемъ осужу?
Затѣмъ ли съ дѣтскихъ лѣтъ я, тайнъ твоихъ ревнитель
Душой алкающей сію взыскалъ обитель?..
Мѣдностропильный твой мнѣ снился храмъ. Віясь
По млечнымъ мраморамъ, сплела живая вязь —
Съ лилеей амарантъ, нарциссъ, и маки сонны,
И крокосъ солнечный, и розы благовонны.
Средь сѣней ла́вровыхъ и храмовы́хъ колоннъ
Пророковъ свѣтлый сонмъ и вдохновенныхъ женъ
Скитался, упоенъ безмолвнымъ созерцаньемъ,
Иль оглашалъ холмы воздушныхъ лиръ бряцаньемъ,
Иль съ шепотомъ листвы и тишиной небесъ
Сливалъ гармоніи восторженныхъ словесъ.
Являлъ полубоговъ крылатый строй движеній,

И въ ясномъ взорѣ блескъ недольнихъ отраженій,
И, на челѣ забытъ, недольней тайны свѣтъ;
На ихъ устахъ блуждалъ вѣщательный привѣтъ,
Лучъ незакатныхъ зорь въ улыбкѣ сокровенной;
И каждый, полнъ въ себѣ мечты проникновенной,
Сіялъ, какъ духи сферъ, что горній свой законъ
Блюдутъ, погружены въ астральный свѣтлый сонъ,
И всѣ, блаженные, вкругъ солнечной подруги
Свершали, хоръ свѣтилъ, мистическіе круги.
И ты, владычица, какъ юность, ты цвѣла!
Ты вѣщей Дафною и дубомъ увила
Руно златыхъ кудрей, отраду Діонеи.
Ризъ испещренныхъ блескъ перепоясавъ, змѣи
Смарагдно искрились. Легъ на устахъ пэанъ.
Взоръ созерцалъ Олимпъ, и Ночь, и Океанъ!
Звучалъ треножникъ твой, семи согласный струнамъ.
Ты руку лѣвую простерла къ вѣчнымъ рунамъ,
Десной сжимая макъ и сѣя ѳиміамъ;
И рокъ письменъ гласилъ: «Познай себя ты самъ»;
И въ дымѣ жертвенномъ царилъ побѣднымъ ликомъ
Подобный богу Дня; и, въ торжествѣ великомъ,
Хоръ, прорицая, пѣлъ: «Се Человѣкобогъ!
Кто зрѣлъ его, въ себѣ творитъ ему чертогъ!
Кто вышелъ въ путь, дойдетъ до свѣтлаго порога;
Кто познаетъ себя, въ себѣ позна́етъ БОГА!..»
Прекрасный, гордый сонъ! Гдѣ храмъ? Гдѣ вѣщій пиръ?
Развѣянъ ѳиміамъ! Распался въ прахъ кумиръ!
Какъ путникъ, много лѣтъ вздыхавшій объ отчизнѣ,
Гость поздній, въ домъ родной пришелъ я къ мертвой тризнѣ,

И урну хладную прижалъ къ своей груди —
Самъ мертвъ, самъ тлѣнъ и прахъ...» И ницъ я палъ... «Иди!»
Дохнуло надо мной, какъ блѣдный вздохъ надежды...
«О,Мудрость! гдѣ же путь?» — къ волнѣ святой одежды
Устами жадными прильнувъ, я лепеталъ...
И ясно внялъ: «Иди!» — и смолкъ, и трепеталъ...
Неизреченное уста ея шептали, —
Глаза жъ — глаза змѣи — въ душѣ моей читали...

Я, смутенъ, всталъ отъ сна и гребнемъ горъ пошелъ,
При хладномъ блескѣ звѣздъ. Путь выше, выше велъ...
Но рдѣетъ слѣва свѣтъ, и мѣсяцъ круторогій
Взошелъ и отдался́ змѣящейся дорогой
Въ провалѣ черной мглы, по зыби тусклыхъ водъ...
Тропа вилась къ зубцамъ бѣлѣющихъ высотъ,
И внизъ вѣтвилася. И, приведенъ къ распутью,
Глядѣлъ я въ долъ, влекомъ мерцающею мутью...
Волчцами шелеститъ, сверкая, чешуя...
Взоръ, схваченъ, узнаётъ два зрящихъ острія...
Обѣты блѣдные, въ устахъ заклятья таютъ, —
Глаза жъ — глаза змѣи — въ душѣ моей читаютъ...