О глубина любви, премудрости и силы,
Отецъ, Тебя забыли мы, —
И сердцемъ суетнымъ безжизненно унылы,
И сводъ надъ нами — сводъ тюрьмы.
И счастье намъ — подвалъ скупого безучастья,
Иль дымныхъ, душныхъ чаръ обманъ;
Въ тебѣ жъ, Отецъ живыхъ, уже не черплемъ счастья,
О изобилья Океанъ!

Не знаемъ счастья мы, какъ неводъ золотого,
Что, рыбарь, кинулъ Ты въ эѳиръ, —
Какъ странъ полуденныхъ прозрачность разлитого
Изъ нѣжныхъ чашъ на щедрый міръ,
Гдѣ всѣ цвѣты цвѣтутъ и жизнь волнуетъ нѣдра,
Гдѣ съ розой друженъ кипарисъ,
И пальмы столпъ нагой, и стволъ вѣтвистый кедра
Съ орлами къ солнцу вознеслись;

Гдѣ легкихъ вѣяній лелѣютъ растворенья
Рай незабывчивой души,
Въ чьемъ вѣрномъ зеркалѣ невинны всѣ творенья,
Всѣ первозданно хороши,

И зло, — какъ надъ костромъ, разложеннымъ въ дубравѣ,
Свивается летучій дымъ, —
Вотще Твой лѣсъ мрачитъ въ его зеленой славѣ,
Мечомъ гонимо голубымъ.

То счастье не на мигъ, не даръ судебъ и часа,
Оно недвижно и полно;
Въ немъ духъ растетъ, неся, какъ склоны Чимбораса,
Ледъ и ліаны заодно.
То счастье — цѣльное, какъ въ тѣлѣ радость крови,
Что въ сердце бьетъ Твоимъ ключомъ,
Отецъ, чтобъ ринуться — Сыновней токъ любови —
Въ сѣть жилъ алѣющимъ лучомъ.

То — Индія души, таинственно разверстой
Наитіямъ Души Одной,
Что съ нею шепчется — зарей ли розоперстой,
Иль двухнедѣльною луной
На пеплѣ розовомъ, когда ея величье
Ревнуетъ къ полной славѣ дня,
Нагой ли бездною, разоблачась въ обличьѣ
Отвсюду зрящаго огня.

И только грудь вздохнетъ: „Твоя да будетъ Воля,“ —
Отецъ, то счастье намъ дано,
И клонится душа, Твой колосъ, вѣтромъ поля,
И наливается зерно.

И Сынъ рождается, и кротко волю нудитъ:
„Встань, жнецъ, и колосъ Мой пожни“.
Такъ полночью глухой невѣсту голосъ будитъ...
Чу, хоры... и огни, огни!

Зане изъ Отчаго (и въ насъ, какъ въ небѣ) лона
Существенно родится Сынъ,
И отраженная мертва Его икона
Надъ зыбью сумрачныхъ пучинъ,
Гдѣ одинокая, въ кольцѣ Левіаѳана,
Душа унылая пуста...
Но ты дыханіемъ Отца благоуханна,
Душа невѣстная. — о радостная рана!
И Роза — колыбель Креста.