Она излучала энергию и свет. Как написала ей Лидия Вяч. Иванова, «отдыхай не в Прибалтике, а у Черного моря — ты существо солнечное» (24.V.76). Она умела восхищаться самым простым, изначальным, но любую беседу всегда превращала в пиршество духа, называя такой пир по-гречески симпосион.
Не проходит ощущение радости, которой дарила Елена Александровна Миллиор на протяжении 20 лет нашей дружбы. Ее комната в доме преподавателей пединститута была совершенно другим миром — в нем острее ощущалась недостаточность (духовная обкраденность) той жизни, что протекала за окнами и стенами врастающего в землю деревянного дома «без удобств», из которого другие преподаватели давно выехали.
Конечно, главным притяжением в этой комнате была она сама. Она была моложе всех нас, тогда совсем зеленых, и отличалась от нас тем, что никогда не уставала жить, не утрачивала вкуса к жизни и до последних дней не исчерпала неподдельного эмоционального и профессионального интереса к самому ходу истории. Как-то сказала, что не хочет умирать, потому что НЕВЕРОЯТНО ИНТЕРЕСНО узнать, что будет дальше и сколько это может продолжаться. Возраста своего в духовном и эмоциональном плане
не ощущала: «Нелли Мильёр — 75? Чушь какая-то!» — и все шипящие в этом «чушь» шумели и возмущались вместе с ней.
Елена Александровна неотделима от своей библиотеки. Это была удивительная, уникальная библиотека, в которой почти каждая книга и каждый автограф были продолжением и знаком личного общения, личных духовных и профессиональных контактов Нелли Миллиор с теми, кто эти книги написал. Библиотека была ее духовной биографией. И — словно остановленным временем: книги соприкасались на полках, как разновременные периоды ее жизни.
Книги стояли открыто, можно было подходить, листать. Но некоторые, самые для нее дорогие (в первую очередь — ее Учителя, Вячеслава Иванова), были тщательно обернуты вощеной бумагой, обвязаны тесьмой и спрятаны в тумбочку. Процесс их извлечения, развязывания, развертывания был ритуалом, увертюрой к пиршеству.
Приобретение книги было для нее событием: на титульном листе она обычно ставила в верхнем левом углу свою фамилию, а также время и место приобретения.
Книги «на дом» чаще всего давала сама, без просьб, и, провожая к дверям, таинственно, изнутри, улыбалась, предвкушая за вас радость первого прочтения.
Дарение книги тоже было событием или заранее готовящимся праздником. А иногда — просто говорила: «Возьмите. Вам нужнее. Что она будет лежать? Книга должна быть в работе». Не имело значения, редкая ли книга, ценная ли, — расставалась она легко и радовалась, что теперь книга будет в работе. Так появились у меня Б. Томашевский (Теория литературы, 1928), А. Н. Веселовский (Избранные статьи, 1939), М. О. Гершензон (История молодой России, 1923) и — антикварное издание «Писем русского офицера» Федора Глинки (1816), которое я позднее, в 1982 г., с такой же легкостью и радостью подарила в память о Елене Александровне знавшему ее Ю. М. Лотману.
В отдельных папках были ценнейшие автографы Вяч. Иванова, списки недоступных или неопубликованных стихотворений, прозы, что потом получит название самиздата. По большей части это была поэзия Серебряного века — то, что сегодня входит в школьные программы и задается учителем на дом. Тогда же — это было открытие больших русских поэтов, Большой Поэзии XX века. Там звучала музыка, витали имена Сомова, Бакста, Судейкина, рефреном запомнилась строка: «Приходите завтра, приходите с Сапуновым...» — из любимого ею Михаила Кузмина... И пространство комнаты в деревянном доме расширялось до масштабов исчезнувшей эпохи.
Большую часть архива Е. А. Миллиор составляют письма. Завет Вяч. Иванова из его письма Елене Александровне в Баку от 8 марта 1925 г. мы помнили наизусть: «Держите высоко светоч гуманизма. Это нужно веку. Я не гуманист по миросозерцанию, но всегда буду свидетельствовать...» Далее следовал греческий текст. Я тогда не знала перевода, и слово свидетельствовать казалось самодостаточным и обязывающим. Позднее, когда письмо готовилось нами для первой публикации (Уральский библиофил.
Челябинск, 1989), Сергей Сергеевич Аверинцев перевел эту строку из Феогнида: «...но всегда буду свидетельствовать: что прекрасно, то и мило, а что не прекрасно — не мило».
Существенная часть рукописного архива была опубликована в спецвыпуске «Вестника Удмуртского государственного университета», посвященном 95-летию со дня рождения Е. А. Миллиор (соответственно — в 1995 г.), после чего все автографы Вяч. Иванова, С. В. Троцкого, письма Л. В. Ивановой (восемь из которых вошли в Вестник), письма ученых-античников были нами переданы в Рукописный отдел Пушкинского Дома, где открыт фонд Е. А. Миллиор, как она сама того желала (и о чем в свое время, в письме от 15 марта 1978 г., сообщил мне В. А. Мануйлов).
Однако часть писем тогда, в 1995 г., еще не была разобрана. Кроме того, за истекшие пять лет в наше распоряжение поступили новые материалы, главным образом из личной коллекции Фиры Борисовны Ажимовой, с которой Е. А. Миллиор была особенно близка. Пользуясь случаем, выражаю благодарность ее ижевским друзьям: Ф. Б. Ажимовой, И. Н. Шейниной, Р. А. Чураковой, С. Р. Сакаевой — за материалы, переданные ими с душевной щедростью. По выходе настоящего сборника уйдут в Рукописный отдел Пушкинского Дома письма И. М. Тройского, К. М. Колобовой, еще два письма С. Я. Лурье, большой корпус писем Э. И. Соломоник, ряд обнаруженных еще писем Я. М. Боровского. Все остальные материалы (документы, записные книжки, фотографии, письма, рукописи; книги) составили фонд Е. Миллиор в Литературном филиале Национального музея Удмуртской Республики им. Кузебая Герда, сотрудники которого — Л. Е. Уракова и Н. Г. Девятова отчасти уже приступили к их обработке и подготовили к юбилею Е. А. Миллиор выставку под названием «Ставлю парус крылатый...», открывшуюся в Ижевске 5 октября 2000 г.
В последнем письме, за два месяца до ухода, она сообщала мне как важное, что необходимо запомнить: «Недавно я перевела с немецк<ого> интересный материал, относящийся к книге Марг<ариты> Вас<ильевны> Сабашниковой-Волошиной “Зеленая змея”, увы, не для публикации, но будет у В.А.М. [Виктора Андрониковича Мануйлова] с Волошинским материалом» (19.XI.77).
А перед тем (9.IX.77) Елена Александровна в качестве подарка ко дню рождения списала для меня два стихотворения, пояснив: «Ходас<евича> очень и давно люблю, а Н.-С. (автор Лолиты) — новое для меня явление <...> Завишу от друзей — сама в лавки не хожу <...> как дальше, пока не ломаю головы. Я не управляю своей жизнью...» — и в конце письма — теперь хорошо известное «Перед зеркалом» В. Ф. Ходасевича («Я, я, я. Что за дикое слово?..») и менее известное — «В раю» Вл. Набокова-Сирина:
Моя душа, — за смертью дальной
твой образ виден мне вот так:
натуралист провинциальный,
в раю потерянный чудак.
Там в роще дремлет ангел дикий, —
полупавлинье существо.
Ты любознательно потыкай
зеленым зонтиком в него,
соображая, как сначала
о нем напишешь ты статью,
потом... но только нет журнала
и нет читателей в раю.
И ты стоишь, еще не веря
немому горю своему...
Об этом синем сонном звере
кому расскажешь ты, кому?
Где мир и названные розы,
музей и птичьи чучела?
И смотришь, смотришь ты сквозь слезы
на безыменные крыла.
Эти поручения, стихи и письма были прощанием, что я поняла позднее.
Оглядывая материалы раздела, который завершается посланием Нелли Миллиор «в будущее», мы видим, что все события века так или иначе отпечатались в ее судьбе и судьбах ее близких, друзей ее бакинской юности («Чаша» Вяч. Иванова), ленинградской среды ученых-античников и тех, с кем война свела ее путями эвакуации в маленьком городе Сарапуле: этот период представлен запиской Б. И. Ярхо, письмом И. М. Тронского, строками стихов и воспоминаниями друзей в поздних письмах. Так, в 1968 году литератор-музыковед, автор книг о русских композиторах в серии ЖЗЛ, Иосиф Филиппович Кунин (его сестра, поэт Евгения Кунина, тоже близкий друг Е. А. Миллиор) напишет: «...в декабре — 26 лет со дня нашей встречи в Учительской в Сарапуле, у печки...» В архиве Е. А. Миллиор сохранился автограф одного его стихотворения:
28/VIII 44 г.
Их знакомство получит продолжение более чем через 10 лет после войны. В библиотеке Елены Александровны Миллиор есть книга И. Кунина «Петр Ильич Чайковский» (М.: Молодая гвардия, 1958), приобретенная ею в «дек. 58 г.», о чем свидетельствует характерная пометка в левом верхнем углу форзаца. По-видимому, приобретение книги и послужило толчком для поисков И. Кунина, увенчавшихся следующей записью на титуле книги: «Дорогой и глубокоуважаемой Елене Александровне Миллиор в память двух памятных встреч 1942—1958 гг. и сердечных бесед от автора. 16.02.59».
В архиве Е. А. Миллиор много блокнотов и записных книжек. Наряду с разнообразной информацией научного, житейского и др. характера, они фиксируют моменты ее тоски и отчаяния, равно как и следы трезвого самонаблюдения и взыскующего самоанализа.
1931 г. Ленинград. Моя жизнь лишена плана, цели и смысла. Плана не нужно, а цель и смысл обязательны.
Было дело. Но сейчас, кажется, всё потонуло в тоске и безнадежности
<...>
А почему дело лопнуло?
Тут не одна, а ряд причин, и личных, и объективных.
Рядом с этой записью, на соседней странице блокнота, — стихотворение Ант. Ладинского, которое было опубликовано в журнале русской эмиграции «Современные записки» в 1931 г.:
(Поразительна перекличка концовки со строкой из стихотворения Набокова, переписанного ею в 1977-ом: «Где мир и названные розы?».)
1947. Ижевск. Одиночество — интеллектуальное и всяческое. Только письма из Л<енингра>да поддерживают дух. Мысленно я всегда там. Иж<евск> ненавижу. Грязь под ногами уже непролазная, темнота. Дыра дырейшая.
1957. Ижевск. Надо сделать так, чтобы не презирать себя за болтовню и бесхарактерность. Я душевно стала дряблой, потеряла себя <...> Неужели душевный накал никогда не вернется? И всё кончено? «Возвращенный ад» Грина. Пустота.
1972. Ижевск. Я живу напряженно в духовном отношении. Но надеяться на какие-то изменения в чем-то не могу. Спасибо за дары жизни.
Елена Александровна Миллиор осуществила себя как личность не благодаря, а вопреки обстоятельствам жизни и времени. Вынужденный уход на пенсию, при всей его горечи, развязал ей руки, освободил ее во всех смыслах, и в первую очередь — в дерзаниях творческих. Одновременно, параллельно она создавала эссе о романе М. А. Булгакова и писала свой роман из античной жизни. И если «Размышления» о «Мастере и Маргарите» в полном объеме уже опубликованы (Вестник УдГУ, 1995), то с «Дионом» дело сложнее. Окончательные и черновые варианты романа находятся в Санкт-Петербурге, в составе архива В. Мануйлова (куда мы в 1978 году передали и всё то, что было в Ижевске). Пока этой рукописью никто не занимается, и есть опасение, что ее постигнет — в лучшем случае! — участь драмы Б. И. Ярхо «Расколотые», написанной им в эвакуации в Сарапуле незадолго перед смертью, в 1941 г., и опубликованной аж 55 лет спустя.
В нашем сборнике мы печатаем единственный, случайно сохранившийся в Ижевске фрагмент из «Диона», не зная даже, включен ли он Еленой Александровной Миллиор в окончательный текст, и если да, то в каком виде. Мы полагаем, однако, что этот фрагмент и сам по себе заслуживает внимания читателей и, возможно, явится стимулирующим толчком для тех друзей Елены Александровны, кто мог бы дать ход рукописи романа, лежащей пока втуне.
Своим живым творческим интересом к событиям, происходившим в IV в. до н. э. в Фивах и так похожим на наши, интересом ко всему совершавшемуся при ней и с ней в XX веке, и к тому, что еще ожидает нас (ее послание в «будущее», как увидит читатель, пока не утратило своей актуальности), Елена Александровна Миллиор жила в Большом времени истории и остается прочным звеном памяти. Не кануло в небытие то напряжение духа, которое она несла в себе.
В разделе I подготовка текстов к публикации, а также примечания к ним в неоговоренных случаях принадлежат составителю настоящего сборника.
Иллюстративная вклейка подготовлена к печати и выполнена в тираже Марией Робертовной Копаневой. Оригинал-макет раздела и сборника в целом подготовлен Ириной Геннадьевной Чаузовой.
В организации и сверке ряда материалов раздела деятельное участие принимали Галина Владимировна Мосалева (материалы из собрания А. Бахраха) и Нелли Александровна Ремизова.
От составителя