Чрез просеку ночью, глухою зимой,
Шел странник убогий, дорогой прямой
К заутрене в скит поспешая.
Крепчает мороз по-над дебрью густой;
Под инеем мертвый трещит сухостой:
А путник бредет, не плошая.

А на небе звезды, что в пчельнике рой,
Кишат, переливной сверкают игрой;
А холод и нежит, и жалит, —
Охватом хватает, шатает как хмель,
Мутит, разымает, в сугроб — на постель,
На мягкую — сонного валит...

Очнулся: мельтешит пятном огонек...
И как он набрел — самому невдомек -
На свет, и крылечко находит...
Но чудится — в спину толкает слегка
И за плечи держит живая рука,
И в тесную келейку вводит.

В печурке валежник хрустит под золой;
В переднем углу — образа и налой,
А в темном куту — домовина.
Поклоны кладет пред святынею гость;
За гостем, в куколе, сам — кожа да кость,
Подвижник великого чина.

«Похоже, к заутрене в скит поспешал,
Да малость, поди, невзначай оплошал:
А диво-ль по нынешним стужам?
Понежься теплынью часок, отдышись.
Спать в гробе обык я, — ты в гроб и ложись.
А службу и в келье отслужим.»

Гость в гробе Исусово Имя твердит,
А схимник пред Спасом кадилом кадит
И бдение правит ночное.
Дымит светозарный лазоревый дым:
Небесною кущей, шатром голубым
Убежище зрится земное.

В лазоревом звезды, что в пчельнике рой,
Кишат, переливной сверкают игрой,
Мать Светов величат соборне.
Он очи смежает: воззреть им нельзя...
Под нежной стопой расцветает стезя,
Подземные шепчутся корни...

Кто за руку взял и от гроба воздвиг
Забывшего землю? Под схимою лик,
В сребре похоронном и в черни...
И странник выходит на солнечный свет:
Алеет опушка, алмазится след, —
Бьют в колокол скитский к вечерне.