Скрябинъ и духъ революціи

—191—

Скрябинъ и духъ революціи.

I.

Геній — сила единящая въ высочайшей степени, и потому избираетъ онъ своимъ обиталищемъ и орудіемъ душу, алчущую соединиться со всѣмъ, всеотзывчивую, всеобъемлющую, я бы сказалъ — вездѣсущую, поскольку можетъ быть вездѣсущимъ духъ смертнаго. Въ сравненіи съ геніемъ талантъ кажется замкнутымъ въ своемъ предѣлѣ, отграниченнымъ и обособленнымъ отъ цѣлаго, отъ великой вселенской связи вещей.

Конечно, все, что ни есть въ мірѣ, связано между собой круговою порукой. Но сфера чувствованія этой взаимности живыхъ силъ изъ средоточія личности можетъ быть болѣе или менѣе ограниченной или расширенной. Вселенское сочувствіе генія пробуждено и обострено; въ талантѣ оно лишь чутко дремлетъ. Нервныя нити, простираемыя талантомъ вовнѣ и извнѣ до него досягающія, безмѣрно короче тѣхъ, коими сопряженъ геній съ отдаленнѣйшими чувствилищами міровой жизни.

Талантъ не знаетъ этихъ прикосновеній какъ бы чрезъ пространство; но тѣмъ многостороннѣе обусловленъ онъ, тѣмъ тѣснѣе охваченъ ближайшею связью обстоятельствъ среды и времени, въ плотную ткань которыхъ кажется вотканнымъ его не возвышающееся надъ исторіей дѣло. Замѣна ближайшихъ связей отдаленнѣйшими даетъ генію свободу, какой не вѣдаетъ талантъ; но эта свобода искупается отрѣшенностью духа, доходящею до полнаго упраздненія личной воли въ творчествѣ.

Такъ несетъ талантъ частную службу, геній — всеобщую, ибо сообщается со всѣмъ. Мимовольно

—192—

перекликается онъ свѣтомъ съ чужедальными звѣздами, отражая въ себѣ неповторимымъ отраженіемъ всезвѣздность небесъ. Оттого нашъ духъ можетъ говорить съ нимъ о всемъ и на все почерпать отвѣтъ въ его глубокихъ твореніяхъ: ихъ цѣлостный микрокосмъ, поистинѣ, — символическій отпечатокъ вселенной.

II.

Таковъ былъ Скрябинъ, — и мы, собирающіеся въ его память, не имѣемъ нужды оставлять за порогомъ собранія нашу общую думу о совмѣстно переживаемомъ, — единую тяготѣющую надъ нами думу о великомъ гражданскомъ переворотѣ нашихъ дней и о судьбахъ родины, — увѣренные, что въ духовномъ общеніи съ его тѣнью найдемъ, если не прямой въ нашемъ тѣсномъ и дольнемъ смыслѣ отвѣтъ на эти раздумья, то, быть можетъ, высшее разумѣніе совершающагося и нѣкое трагическое очищеніе волнующихъ насъ страстей и тревогъ. Смѣло можемъ мы подойти къ нему и вопрошать его о всемъ. Всмотримся же въ черты его духовнаго обличія и попытаемся прочитать въ нихъ: что значила для него идея или стихія революціи?..

Но съ кѣмъ будемъ мы говорить? Съ тѣнью ли ушедшаго друга, съ человѣкомъ ли только, который жилъ среди насъ, — или съ демономъ, который жилъ въ человѣкѣ и нынѣ, смѣясь надъ дѣтскою ограниченностью смертной жизни, ведетъ бесѣду съ другими демонами былыхъ и грядущихъ временъ? Ибо великій дѣятель не только человѣкъ, отпечатлѣвающійся въ его эмпирическомъ жизнеописаніи, но и «демоническій» (по словоупотребленію Гете), — роковой, быть можетъ, — ткачъ міровыхъ судебъ. Часто не знаетъ человѣкъ, что творитъ его демонъ; часто отрицаетъ онъ дѣло своего демона. Мнитъ, что нѣчто связываетъ, когда демонъ разрѣшаетъ, — что нѣчто упрочиваетъ, когда демонъ сокрушаетъ, — что расторгаетъ ржавыя узы, когда демонъ куетъ новыя, — что рушитъ чары давняго плѣна, когда демонъ ткетъ иное, тончайшее навожденіе.

—193—

Былъ ли революціоннымъ демонъ Скрябина и, если да, — въ какой мѣрѣ и въ какомъ смыслѣ?

III.

Трудно, впрочемъ, ожидать, чтобы кто-либо изъ современниковъ отвѣтилъ на первый вопросъ не да, а нѣтъ. Всѣмъ очевидно, что творчество Скрябина было рѣшительнымъ отрицаніемъ преданія, безусловнымъ разрывомъ не только со всѣми художественными навыками и предразсужденіями, завѣтами и запретами прошлаго, но и со всѣмъ душевнымъ строемъ, воспитавшимъ эти навыки, освятившимъ эти завѣты. Разрывомъ съ ветхою святыней было это разрушительное творчество — и неудержимымъ, неумолимымъ порывомъ въ невѣдомые дотолѣ міры духа.

Объ этомъ не спорятъ; но всѣ ли съ равнымъ трепетомъ чувствуютъ, что эта музыка, не только въ титаническихъ нагроможденіяхъ первозданныхъ звуковыхъ глыбъ, но и въ своихъ тишайшихъ и кристальнѣйшихъ созвучіяхъ проникнута странной, волшебно-разымчивой силой, подъ вліяніемъ которой, мнится, слабѣютъ и размыкаются прежнія скрѣпы и атомическія сцѣпленія, непроницаемое становится разрѣженнымъ и прозрачнымъ, логическое — алогическимъ, послѣдовательное — случайнымъ, «распадается связь временъ», какъ говоритъ Гамлетъ, — разведенное же ищетъ сложиться въ новый порядокъ и сочетаться въ иныя сродства?

Божество, вдохновлявшее Скрябина, прежде всего разоблачается, какъ Разрѣшитель, Расторжитель, Высвободитель — Діонисъ-Лисій или Вакхъ-Элевѳерій эллиновъ.

IV.

— «Долго ли устоять соподчиненному строю общепризнанныхъ началъ, — какими воплотились они въ изживаемыхъ нами формахъ общежитія, — и, больше того, всему дѣйствующему въ насъ закону воспріятія и

—194—

переработки явленій, — послѣ того такъ прозвучали заклинанія, перемѣстившія въ насъ ту грань, которую мы называемъ порогомъ сознанія, — послѣ того какъ атомы души и атомы естества задрожали однажды новою дрожью въ духовномъ токѣ этихъ жутко-родныхъ какой-то темной пра-памяти, въ насъ живущей, мета-гармоническихъ, чужезвучныхъ мусикійскихъ волнъ?»

Такъ, съ невольнымъ страхомъ, спрашивалъ себя обожженный вѣющими искрами этого Промеѳеева свѣточа слушатель, и внутренній голосъ предчувственно шепталъ ему въ отвѣтъ: «Вотъ, былое проходитъ и исчезаетъ, какъ быстрыя тѣни отъ бурно-стремящагося свѣточа, — но куда онъ стремится, этотъ свѣточъ, и какіе озаряетъ неизвѣданные просторы? Не начало ли всеобщаго конца — этотъ переходъ за вѣковѣчныя грани, вдохнувшій, въ нѣкоемъ предваряющемъ осуществленіи, мгновенную жизнь въ еще неясные прообразы иного сознанія, иного бытія?»

Такъ, если душа революціи — порывъ къ инобытію, демонъ Скрябина былъ, конечно, однимъ изъ тѣхъ огнеликихъ духовъ, чей астральный вихрь мимолетомъ рушитъ вѣковые устои, — и недаромъ знаменовался мятежнымъ знаменіемъ древняго Огненосца. Прибавимъ еще показательную черту: не однихъ скитальцевъ, взыскующихъ лучшей родины, бездомниковъ своеначальнаго почина, отщепенцевъ отъ стараго духовнаго уклада, «отшельниковъ и горныхъ путниковъ духа» звалъ за собою этотъ демонъ, но подымалъ своими заклинаніями всю громаду человѣчества, какъ возмущаетъ ангелъ великаго возстанія народное море, взрывая вверхъ все, что улеглось и отстоялось на днѣ, и въ мрачную муть дикаго волненія обращая спокойную прозрачность глубинъ. Въ торжественнѣйшихъ утвержденіяхъ своего порыва — или прорыва — въ запредѣльное Скрябинъ говорилъ не языкомъ индивидуальной воли, но хоровымъ звучаніемъ воздымаемаго имъ изъ глуби соборнаго множества. Дивиться ли тому, что столь многихъ смущаетъ и безумитъ внятно звучащая въ его музыкѣ страшная пѣсня древняго, родимаго хаоса?

—195—

V.

Таковъ былъ демонъ Скрябина. Безсознательно ли для человѣка дѣйствовалъ онъ въ немъ, или же челолѣкъ отвѣчалъ ему яснымъ сознаніемъ и согласіемъ? Скрябинъ — одинъ изъ сознательнѣйшихъ художниковъ, всецѣло берущихъ на себя отвѣтственность за дѣло своего демона. Онъ не только упреждалъ въ духѣ нѣкій всеобщій сдвигъ, но и училъ, что всемірное развитіе движется въ катастрофическихъ ритмахъ. Разрушительныя силы въ ихъ ужасающемъ разнузданіи знаменовали для него тотъ моментъ глубочайшей «инволюціи» (погруженія въ хаосъ), который служитъ, по непреложному первозданному закону, началомъ «эволюціи» (восхожденія къ единству): такова основная схема космическихъ эпохъ, изъ коихъ наша стремительно приближается къ своему концу, къ своему эволюціонному завершенію, имя которому, на языкѣ Скрябина, — Мистерія. Созданіе Мистеріи было цѣлью его жизни: характеръ, полярно противоположный органически не пріемлющему революціи Гете, — онъ сгоралъ отъ нетерпѣливаго ожиданія предвѣстій конца, за которымъ уже свѣтало передъ его взоромъ новое начало, торопилъ Рокъ и ежечасно умышлялъ освободительное дѣйствіе.

О, это дѣйствіе было несоизмѣримо съ дѣйствіемъ тѣхъ, что толпятся на подмосткахъ міровой драмы, облеченные достоинствомъ ея дѣйствующихъ лицъ и украшенные титуломъ историческихъ дѣятелей. Для нихъ Скрябинъ былъ только созерцателемъ; они для него — только носителями типическихъ масокъ, исполнителями предписанныхъ имъ и дословно подсказываемыхъ ролей. Скрябинъ думалъ, что немногіе избранные принимаютъ рѣшенія за все человѣчество втайнѣ и что внѣшнія потрясенія происходятъ въ мірѣ во исполненіе ихъ сокровенной творческой воли.

Этотъ мистикъ глубоко вѣрилъ въ изначальность духа и подчиненность ему вещества, какъ и въ іерархію духовъ, и въ зависимость движеній человѣческаго множества отъ міровой мысли его духовныхъ

—196—

руководителей. Свой духъ онъ сознавалъ пребывающимъ въ дѣйственномъ средоточіи зачинательныхъ силъ и тутъ какъ бы подавалъ свой голосъ за ускореніе разрушительной и возродительной катастрофы міра. Онъ радовался тому, что вспыхнула міровая война, видя въ ней преддверіе новой эпохи. Онъ привѣтствовалъ стоящее у дверей коренное измѣненіе всего общественнаго строя: эти стадіи внѣшняго обновленія исторической жизни ему были желанны, какъ необходимыя предварительныя метаморфозы передъ окончательнымъ и уже чисто духовнымъ событіемъ — вольнымъ переходомъ человѣчества на иную ступень бытія.

VI.

Такъ творилъ и мыслилъ русскій національный композиторъ, представившій просторолюбивую стихію родной музыки въ ея новомъ видѣ динамическаго перестроенія и претворенія въ образы космической безпредѣльности, — аполитическій художникъ въ жизни, мирный анархистъ по своимъ безотчетнымъ влеченіямъ и по враждѣ къ принудительному порядку, суду и насилію; демократъ не только по цѣлостной и чистосердечной проникнутости чувствомъ всеобщаго братства и трудового товарищества, но и по глубочайшему и постоянному алканію соборности; аристократъ по изяществу природы и привычекъ, какъ и по своему сочувствію всѣмъ формамъ, въ которыхъ отпечатлѣлась непринудительная іерархійность творческихъ правдъ; истый всечеловѣкъ, какимъ является, по Достоевскому, прямой русскій, — и вмѣстѣ пламенный патріотъ по живому чувствованію своихъ духовныхъ корней, по органической любви къ складу и преданію русской жизни, по вѣрѣ въ наше національное предназначеніе, наконецъ, по своему глубочайшему самосознанію, — самосознанію одного изъ творцовъ русской идеи...

Если переживаемая революція есть воистину великая русская революція, — многострадальные и болѣзненные роды «самостоятельной русской идеи», — будущій

—197—

историкъ узнаетъ въ Скрябинѣ одного изъ ея духовныхъ виновниковъ, а въ ней самой, быть можетъ, — первые такты его ненаписанной Мистеріи. Но это — лишь въ томъ случаѣ, если, озирая переживаемое нами изъ дали временъ, онъ будетъ въ правѣ сказать не только: «земля была безвидна и пуста, и тьма надъ бездною», но и прибавить: «и Духъ Божій носился надъ водами» — о томъ, что глядитъ на насъ, современниковъ, мутнымъ взоромъ безвиднаго хаоса.

24 октября 1917 г.

Первая электронная публикация — РВБ.