Легіонъ и соборность

—37—

Легіонъ и соборность.

I.

Говорить о спасительности организаціи въ наши дни — то же, что доказывать пользу здоровья. Опытъ войны убѣдилъ насъ, что организація — условіе побѣды; и здоровое самоутвержденіе нашихъ общественныхъ силъ стало, послѣдовательно, борьбою за организацію. Безмѣрно многое достигнуто самимъ внѣдреніемъ простой аксіомы въ народное сознаніе, и наши лучшія надежды крѣпнутъ или колеблются въ зависимости отъ возрастающей или ослабѣвающей увѣренности въ ея дѣйствительномъ и неуклонномъ примѣненіи къ жизни.

Но въ практическомъ правилѣ наше увлеченіе склонно усматривать порой нѣчто большее, чѣмъ только практическое правило, и въ этомъ кумиротворчествѣ кроется тонкая опасность. Организація, во мнѣніи многихъ, возводится въ верховный принципъ общежитія и обращается въ мѣрило цивилизаціи. Мы начинаемъ толковать ее на нѣмецкій ладъ. Отсюда проистекаетъ не только предрасположеніе къ суевѣрному преувеличенію матеріальныхъ силъ противника (что, пожалуй, вовсе даже не вредно), но и соблазнъ ложной оцѣнки представляемыхъ имъ культурныхъ началъ. Въ самой борьбѣ съ германствомъ мы можемъ отравиться злѣйшимъ изъ ядовъ, обращающихся въ его больномъ тѣлѣ.

Если бы нашими сосѣдями были англичане или французы, мы бы непосредственно знали, какое занимаетъ мѣсто и какъ проявляется высокая организація въ свободной гражданственности. При относительно маломъ знаніи Франціи и еще меньшемъ Англіи, мы легковѣрно убѣждаемся доводами и демонстраціями нѣмцевъ,

—38—

что совершенная и «единоспасающая» организація — нѣмецкая и что, слѣдовательно, нѣмецкій народъ достойнѣйшій изъ діадоховъ міровой культуры, съ внутреннимъ правомъ притязающій на наслѣдіе державы всемірной.

II.

Недавно пресловутый Оствальдъ развилъ свою схему всемірно-историческаго процесса. Человѣчество переживаетъ три послѣдовательныя стадіи развитія, восходитъ по тремъ ступенямъ культурнаго бытія. На первой ступени общество живетъ въ состояніи «стадномъ»; на второй торжествуетъ индивидуализмъ; на третьей начало индивидуаціи препобѣждается началомъ организаціи. Россія не доросла еще и до второй формы; Англія и Франція безсильны перейти къ третьей. На третьей и высшей ступени стоитъ одна Германія, несущая міру культурную организацію и организованную культуру.

Я не знаю, многіе ли среди насъ достаточно зорки, чтобы съ негодованіемъ отвергнуть — не ученіе о германской миссіи, а самое схему? И даже несогласные съ ней найдутъ ли въ себѣ негодованіе? Да и во имя чего могло бы вспыхнуть негодованіе?

О, конечно, во имя свободы и божественнаго достоинства человѣка! Ибо свою организацію несчастный народъ Шиллера купилъ роковою цѣной, — быть можетъ, впрочемъ, въ его одурманеніи успѣхами семидесятаго года, даже не показавшейся ему дорогою: внутреннимъ, полубезсознательнымъ отказомъ отъ свободы и обезличеніемъ личности. Современная Германія — антропологически-новый фактъ въ эволюціи вида Homo Sapiens, біологическій рецидивъ животнаго коллектива въ человѣчествѣ, воскресшее сознаніе муравейника.

Въ Германіи больше не «мечтаютъ» и не «заблуждаются», не «спасаются — каждый на свой ладъ», не мятежатся противъ власти цѣлаго и его сверхличнаго біологическаго разума, забыли о «единственномъ и его собственности», помнятъ всякій свое мѣсто и свое дѣло,

—39—

надрываются въ напряженной работѣ, подчиняясь, какъ части одной машины, количественному и качественному распредѣленію національнаго труда, — и даже сильнѣйшіе умы, какъ самъ Оствальдъ, мыслятъ лишь функціонально, являясь молекулами одного собирательнаго мозга. Что-то серединное и главенствующее какъ бы исторгнуто изъ цѣлостнаго сознанія личности, атрофировалось въ ней и увеличило своею энергіей мощь сверхличныхъ, направляющихъ центровъ муравьинаго царства. Дивиться ли тому, что германцы такъ цинически отрицаютъ принципы человѣчности? Ихъ организація есть возвратъ въ дочеловѣческій періодъ, высшая форма дочеловѣческаго природнаго оргазнизма.

III.

Таково послѣднее слово борьбы за существованіе: безсиліе начала личности передъ началомъ вида. Неуклонно слѣдуя правилу: «раздѣляй и господствуй», князь міра сего достигъ надъ людьми господства величайшаго. За всѣ вѣка новой исторіи онъ раздѣлялъ людей, уча личность самочинности и замыкая ее въ себѣ самой. Мятежная гордость Адама была размолота въ муку атомовъ самолюбія, притязательности и обиды. Между непроницаемыми единицами невозможнымъ стало другое вольное соединеніе, кромѣ корыстнаго сообщества. Прежнія узы соединенія принудительнаго были ослаблены молекулярными усиліями внутренняго мятежа; всѣ формы утилитарной коопераціи стали желанны, какъ путь, спасающій каждаго.

Коопераціей называю я — соглашеніе особей по видовому признаку съ цѣлью усиленія вида. Воля сильнѣйшаго владычествовать надъ слабѣйшимъ стала обусловливаться его самоопредѣленіемъ, не какъ личности, а какъ представителя вида: тогда его владычество кажется властью разума вещей, и принужденіе — условіемъ преобладанія, за которое борется видъ, цѣною и залогомъ его побѣды.

—40—

Изъ всѣхъ видовыхъ соединеній наиболѣе сильнымъ въ наши дни — болѣе сильнымъ, чѣмъ само «классовое сознаніе», — оказалось соединеніе по признаку національности, и старая національная идея, въ ея сочетаніи съ еще старѣйшими формами государственной принудительности, была положена въ основу національной коопераціи новаго типа — въ германствѣ... Вспоминаются слова, занесенныя незадолго до смерти провидцемъ Достоевскимъ въ его памятную книжку: «мы не только абсолютнаго, но и болѣе или менѣе законченнаго государства еще не видѣли; все — эмбріоны».

IV.

Итакъ, личность закономъ этого міра обречена на умаленіе и истощеніе, оттого, что замкнулась въ себѣ, ища «сохранить свою душу». Въ своемъ вожделѣніи самоутвердиться, она не знала, что́, собственно, она въ себѣ утверждаетъ. Утверждала свои случайные признаки, изъ коихъ однимъ говоритъ рокъ: «это истлѣетъ въ могилѣ», — другимъ духъ времени: «это отнимется у личности въ пользу вида». Между тѣмъ все, что личность восхотѣла бы посвятить въ себѣ Богу, было бы сохранено для нея и пріумножено, и пріумножило бы ее самое.

Но личность была скупа, жадна и недовѣрчива; она перестала довѣряться Богу и вѣрить въ Него, — а, стало быть, и въ себя, какъ въ истинно сущую, — потому что перестала Его любить. Любящій знаетъ любимаго и не сомнѣвается въ его бытіи; человѣкъ же, ослабѣвая въ любви, уже боялся растратить жаръ души въ пустынѣ міра и свою любовь обращалъ на себя самого. Если справедливо, какъ говоритъ Ницше, что доселѣ все лучшее свое онъ отдавалъ Богу, то нынѣ онъ захотѣлъ отобрать назадъ всѣ свои дары: но они оказались въ въ его рукахъ лишь горстью пепла отъ сожженныхъ имъ жертвъ. Человѣкъ увидѣлъ себя нищимъ, какъ блудный сынъ, потому что Богъ уже не обогащалъ его, и безличнымъ, потому что угасъ въ небѣ сіяющій Ликъ,

—41—

а съ нимъ и внутренній образъ Божій въ человѣкѣ. Любовь есть реальное взаимодѣйствіе между реальными жизнями; нѣтъ любви, — нѣтъ и чувства реальности прежде любимаго бытія. Разлюбивъ Бога, личность возлюбила себя, себя возжелала — и себя погубила. Она забыла и предала божеское въ себѣ, сберегая для себя только человѣческое, и вотъ — оно истаяло, какъ тѣнь.

Душа, оскудѣвшая любовью и вѣрою, въ ея отношеніи къ личности въ Богѣ самоопредѣляющейся и «въ Бога богатѣющей», — уподобилась чахлому дереву, которое стало бы укорять живое за безполезную трату силъ на свѣжіе побѣги. «Но я тянусь къ солнцу», — отвѣтило бы живое дерево. «Солнца нѣтъ», — возразило бы чахлое: «ни ты, ни я его не видимъ». — «Однако, я его чувствую», — спорило бы живое: «мнѣ сладко раскрываться его теплу и какъ бы уже досягать до него и касаться его все новыми и новыми ростками». Другое сказало бы: «я также ощущаю теплоту, — это то правильно повторяющееся въ насъ состояніе, которое называютъ весною; но я не такъ легковѣрно, какъ ты, и употребляю свои соки на внутреннее питаніе». Такъ и пребывало бы въ самообольщеніи своею внутреннею насыщенностью подсохшее древо, пока не срубилъ бы его садовникъ.

V.

Есть неложные признаки, указывающіе на то, что индивидуалистическое раздѣленіе людей — только переходное состояніе человѣчества, что будущее стоитъ подъ знакомъ универсальнаго коллективизма. Мнѣ приходилось не разъ высказываться о постулатѣ новой «органической культуры», проистекающемъ изъ сознанія, что современная «критическая» эпоха культуры, «дифференцированной» въ принципѣ, уже изжила себя самое. Этимъ предчувствіемъ возсоединенія, «рединтеграціи», былъ полонъ покойный Скрябинъ; отсюда выводилъ онъ, какъ пишетъ самъ, — «склонность, напримѣръ, у художниковъ къ соединенію дифференцированныхъ

—42—

искусствъ, къ сочетанію областей до сихъ поръ совершенно чуждыхъ одна другой». Наступаетъ время не только тѣснѣйшей общественной сплоченности, но и новыхъ формъ коллективнаго сознанія.

Если это такъ, то человѣчество близится къ распутью, гдѣ дорога расщепляется на два пути, ведущіе въ два разные града, о коихъ читаемъ у блаженнаго Августина: «Создали двѣ любви два града: любовь къ себѣ до презрѣнія къ Богу — Градъ Земной; любовь къ Богу до презрѣнія къ себѣ — Градъ Небесный». И нельзя уже будетъ ни одному человѣку мнить, что онъ внѣ града, и нельзя будетъ на землѣ уберечь своего одиночества. Не только внѣшнее достояніе человѣка, но и все внутреннее его явно свяжется со всѣмъ, его окружающимъ, общею круговою порукой. Круговою чашей станетъ вся жизнь, и всякая плоть — частью общей плоти. Антихристовъ станъ будетъ казаться еще тѣснѣе на видъ собраннымъ воедино и внутренно сліяннымъ, чѣмъ станъ Христовъ; но это будетъ только видимость. Начала соединенія въ томъ и другомъ обществѣ, сонмѣ или градѣ будутъ совершенно противоположны.

VI.

Градъ Земной, въ Августиновомъ смыслѣ, твердыня противленія и ненависти къ Богу, отстроится тогда, когда личность будетъ окончательно поглощена цѣлымъ; но печать этого града — печать Антихристова — будетъ наложена на чело лишь того, кто не сумѣетъ, прежде всего, отстоять свою личность, — не самолюбивыя, конечно, притязанія, не поверхностное своенравіе внѣшняго человѣка, но свое внутреннее бытіе съ его святынями — залогами и обѣтами сердца, и непреклонную силу свободнаго самоопредѣленія «передъ людьми и Божествомъ». Изъ чего слѣдуетъ, что ревнивѣе всего долженъ человѣкъ въ наши времена святить свободу, достойно и праведно переживать и познавать ее въ себѣ и не поступаться ею иначе, какъ для добровольнаго послушанія тому, что онъ обрѣлъ, какъ высшій законъ, въ собственной сердечной глубинѣ.

—43—

Въ наши времена вѣра въ Бога должна сочетаться съ глубокимъ и цѣлостнымъ опытомъ живой вѣры въ сущее бытіе неистребимаго сокровеннаго я въ человѣкѣ *). Вѣра въ Бога всегда и имѣла своимъ соотносительнымъ послѣдствіемъ это переживаніе, въ формѣ вѣрованія въ безсмертіе души. Ослабленіе вѣры въ Бога сопровождается утратою чувства внутренней личности, а эта утрата приводитъ къ самолюбивой уязвимости, душевному подполью, унынію и роковому самообману самоубійства. И чѣмъ больше растетъ, какъ гидра, гордость, тѣмъ глубже унижается въ собственныхъ глазахъ — до комка спѣсивой слизи — призрачный субъектъ надменія, гордый человѣкъ. Такъ, въ наши дни, естественно спрашивать о вѣрѣ не по-старому: «вѣришь ли въ Бога?» — а по иному: «вѣришь ли ты въ свое я, что оно воистину есть, высшее тебя, временнаго и темнаго, большее тебя, немощнаго и малаго?» Ибо, вѣдь, современная наука ничего не знаетъ о реальномъ бытіи никакого я, и оно стало нынѣ предметомъ чистой вѣры, какъ и бытіе Бога.

VII.

Скопленіе людей въ единство посредствомъ ихъ обезличенія должно развить коллективные центры сознанія, какъ бы общій собирательный мозгъ, который не замедлитъ окружить себя сложнѣйшею и тончайшею нервною системой и воплотиться въ подобіе общественнаго звѣря, одареннаго великою силою и необычайною цѣлесообразностью малѣйшихъ движеній своего строго соподчиненнаго и сосредоточеннаго состава. Это будетъ


 *) „Хорошо говорилъ Лотце“, — напоминаетъ Н. А. Бердяевъ въ своей новой книгѣ „Смыслъ творчества“, стр. 53: „— изъ всѣхъ заблужденій человѣческаго духа самымъ страшнымъ казалось мнѣ всегда то, какъ дошелъ онъ до сомнѣнія въ своемъ собственномъ существѣ, которое онъ один непосредственно переживаетъ, или какъ попалъ онъ на мысль возвратить себѣ это существо въ видѣ подарка со стороны той внѣшней природы, которую мы знаемъ только изъ вторыхъ рукъ, именно посредствомъ нами же отринутаго духа“.

—44—

эволюціей части человѣчества къ Сверхзвѣрю, про котораго будутъ говорить: «кто подобенъ звѣрю сему?» Это будетъ вмѣстѣ апоѳеозою организаціи, ибо звѣремъ будетъ максимально организованное общество.

Вдохновеніе демоновъ, нынѣ и, дастъ Богь, временно, до дня внутренняго раскаянія бѣсноватой націи, одержащихъ германство, внушило нѣмецкимъ вожакамъ и властителямъ думъ первое провозглашеніе формулы Земного Града. На этой наклонной плоскости мы наблюдаемъ уже Гегеля съ его ученіемъ о государствѣ: отрицаніе церкви, какъ чаемаго Града Божія на землѣ, должно было неизбѣжно привести къ обожествленію описаннаго Гоббсомъ «Левіаѳана». Множество, не связанное соборностью (которую хорошо опредѣляетъ Н. Бердяевъ въ своей новой книгѣ, какъ «духовное общеніе и собранный духъ»), носитъ — согласно евангельскому повѣствованію — имя: «Легіонъ, ибо насъ много».

VIII.

Проблема Легіона принадлежитъ къ непроницаемымъ тайнамъ Зла. Духовная привилегія человѣка, свидѣтельствующая о его божественной природѣ, — въ томъ, что онъ можетъ дѣйствительно постигать только истинно сущее, а не его извращенныя отраженія въ стихіи Зла. Сынъ Логоса, онъ обрѣтаетъ смыслъ только въ томъ, что причастно Логосу. Какъ разъединеніе можетъ стать принципомъ соединенія, какъ ненависть можетъ сплавлять взаимоненавидящіе элементы, — намъ, къ счастью, по существу непонятно. Но наличность Легіона, одновременно именующаго себя «я» и «мы», все же дана, какъ феноменъ.

Разсудочно мыслима эта кооперація лишь при допущеніи, что она представляетъ собою механически организованное скопленіе атомовъ, возникшихъ изъ распыленія единой злой силы, — столь злой, что вслѣдствіе внутренняго раздора она утратила собственное единство и распылилась во множество, которое поневолѣ сцѣпляется, чтобы призрачно ожить въ своихъ частяхъ

—45—

и прядать цѣлому, какъ гальванизованному трупу, подобіе бытія. Но частицы, изъ коихъ собирается это мнимое цѣлое, уже не живыя монады, а мертвыя души и крутящійся адскій прахъ.

Такъ и человѣческое общество, ставя своимъ образцомъ Легіонъ, должно начать съ истощенія онтологическаго чувства личности, съ ея духовнаго обезличенія. Оно должно развивать, путемъ крайняго расчлененія и спеціализованнаго совершенствованія, функціональныя энергіи своихъ сочленовъ и медленно, методически убивать ихъ субстанціальное самоутвержденіе.

IX.

Идеалъ соборности есть, напротивъ, идеалъ такого соединенія, гдѣ соединяющіяся личности достигаютъ совершеннаго раскрытія и опредѣленія своей единственной, неповторимой и самобытной сущности, своей цѣлокупной творческой свободы, которая дѣлаетъ каждую изглаголаннымъ, новымъ и для всѣхъ нужнымъ словомъ. Въ каждой Слово приняло плоть и обитаетъ со всѣми, и во всѣхъ звучитъ разно, но слово каждой находитъ отзвукъ во всѣхъ, и всѣ — одно свободное согласіе, ибо всѣ — одно Слово.

Соборность — заданіе, а не данность; она никогда еще не осуществлялась на землѣ всецѣло и прочно, и ея такъ же нельзя найти здѣсь или тамъ, какъ Бога. Но, какъ Духъ, она дышитъ, гдѣ хочетъ, и все въ добрыхъ человѣческихъ соединеніяхъ ежечасно животворитъ. Мы встрѣчаемъ и узнаемъ ее съ невольнымъ безотчетнымъ умиленіемъ и съ вѣдомымъ каждому сердцу святымъ волненіемъ, когда она мелькаетъ передъ нами, пусть лишь слабымъ и косвеннымъ, но всегда живымъ и плавящимъ души лучомъ.

Нѣкое обѣтованіе чудится мнѣ въ томъ, что имя «соборность» почти не передаваемо на иноземныхъ нарѣчіяхъ, межъ тѣмъ какъ для насъ звучитъ въ немъ что-то искони и непосредственно понятное, родное и завѣтное, хотя нѣтъ ни типическаго явленія въ жизни,

—46—

прямо и всецѣло ему соотвѣтствующаго, ни равнаго ему по содержанію единаго логическаго понятія-«концепта».

Смыслъ соборности такое же заданіе для теоретической мысли, какъ и осуществленіе соборности для творчества жизненныхъ формъ. Таково наше славянское означеніе верховной ступени человѣческаго общежитія: не организація, а соборность. И когда я слышу это слово произносимымъ въ нашей средѣ, — то въ Психологическомъ Обществѣ, гдѣ спорятъ о «соборномъ сознаніи», то на публичномъ словопреніи о назначеніи театра, то въ воспоминаніяхъ друзей Скрябина о его замыслѣ соборнаго «дѣйства», то, наконецъ, въ собесѣдованіяхъ съ польскими собратьями о судьбахъ славянства, — духъ мой радуется самой жизненности и желанности милаго слова. И особенно на славянствѣ грядущемъ, свободномъ и благодатно возсоединенномъ, останавливается моя мысль, почерпая въ самомъ словѣ залогъ надежды, что не «вѣковать» намъ, славянамъ, «въ разлукѣ», не вѣчно и дрожать за участь нашихъ отдѣльныхъ народныхъ душъ, что мы соберемся въ истинной соборности и ею возставимъ въ мірѣ свое вселенское слово.

Первая электронная публикация — РВБ.