Славянская мировщина

Славянская Мировщина.

I.

Чѣмъ яснѣе уразумѣвается нами вселенскій смыслъ нашего отечественнаго подвига, чѣмъ глубже переживается година всемірно-историческаго страстного таинства, какъ жертва священная и соборная молитва Россіи,— тѣмъ живѣе напоминаетъ намъ внутренній голосъ всенародной совѣсти евангельскую заповѣдь: «Если ты принесешь даръ свой къ жертвеннику и тамъ вспомнишь, что братъ твой имѣетъ нѣчто противъ тебя: оставь тамъ даръ свой передъ жертвенникомъ и пойди прежде, помирись съ братомъ своимъ, и потомъ приди и принеси даръ свой».

И свѣтлымъ увѣреніемъ въ правдѣ нашей и въ правомъ устроеніи народной воли нашей, на порогѣ представшаго намъ вселенскаго дѣйствія, прозвучало, знаменуя духовною побѣдой первые шаги нашего воинства, внезапное благовѣстіе объ искупленіи проливаемою кровью нашей братской вины передъ народомъ польскимъ.

Сознанъ былъ и, наконецъ, торжественно признанъ, утвержденъ обѣтомъ и запечатлѣнъ починомъ ближайшій долгъ нашего кровнаго съ Польшей родства... И тутъ припоминается мнѣ долгое небреженіе братскою взаимностью и вся нынѣ, дастъ Богъ, миновавшая быль постепеннаго и столь медленнаго узнаванія братомъ брата.

II.

Давно миновали дни, когда Мицкевичъ и Пушкинъ дѣлились, по свидѣтельству нашего поэта, «и чистыми мечтами, и пѣснями». О чемъ были мечты, узнаемъ изъ того же свидѣтельства: «о временахъ грядущихъ, когда

— 20 —

народы, распри позабывъ, въ великую семью соединятся»... Вскорѣ все измѣнилось. Разсѣялось марево всечеловѣческаго согласія. Уже Мицкевичъ, по утвержденію Пушкина, пѣлъ «ненависть». Самъ Пушкинъ обращаясь къ западнымъ витіямъ, возглашалъ съ негодованіемъ:

Оставьте насъ! Вы не читали
Сіи кровавыя скрижали;
Вамъ непонятна, вамъ чужда
Сія семейная вражда.

Итакъ, воодушевленіе неопредѣленнымъ благомъ семьи общечеловѣческой смѣнилъ жаръ семейной, въ прямомъ и тѣсномъ смыслѣ, вражды. За то и чувство племенного отчужденія, отмѣченное словами: «онъ между нами жилъ, средь племени ему чужого», — уступило мѣсто чувствованію кровной связи враждующихъ. Что же лучше, что правѣе: отвлеченное братолюбіе или братская свара?

Мнѣ кажется, что оба великихъ поэта были болѣе вѣрны себѣ и говорили оба нѣчто болѣе существенное, выступая каждый поборникомъ правъ своего племени. Къ тому же были они, въ этой вспыхнувшей распрѣ, и въ большей мѣрѣ славянскими пѣвцами, чѣмъ когда благородно мирились на общей почвѣ гуманныхъ началъ и великодушно витійствовали въ духѣ тѣхъ самыхъ витій, которымъ Пушкинъ бросалъ потомъ укоръ:

Для васъ безмолвны Кремль и Прага.

Въ тѣ дни западные витіи отвлеченной гражданственности анаѳематствовали русскую государственную власть и съ нею русскій народъ. Но давно ли эта самая власть была проникнута тѣми же просвѣтительными идеями XVIII в.—и все же растерзала живую Польшу? Умозрѣніе остается умозрѣніемъ, а дѣйствительность идетъ своими естественными путями, когда идеи — только формы безпочвенной разсудочности и безрелигіозной Морали. Вѣрнѣе и правдивѣе голосъ земли и крови; но этого голоса тогда не слышали. Что свершалось дѣло братоубійственное,— ни гуманистамъ вѣка, ни его политикамъ и во снѣ не снилось. Не вѣдали они, что

— 21 —

творили; не знали, что такое — славянство; не вѣрили, что Польша — не только политическій составъ, но и живая душа.

Такъ само историческое мученичество Полыни имѣетъ своею основною въ духѣ причиною именно отвлеченный взглядъ (точнѣе —не взглядъ, а слѣпоту) на существо народности и на племенную стихію соборнаго тѣла.

III.

Конечно, русско-польская тяжба есть славянская семейная вражда и должна быть рѣшена на общей славянской мировщинѣ, по семейному, по кровному, по Божьему закону и прадѣдовскому завѣту. Славянамъ же искони на роду написаны рознь и междоусобіе.

Недаромъ стародавнія пѣсни и былины славянъ изобилуютъ разсказами о братскихъ ковахъ. И какъ эпически проста кровавая лѣтопись этой семейной вражды! Триста лѣтъ назадъ взялъ грѣхъ на душу братъ Лехъ: пошелъ на русскаго брата, чтобы не вещественно лишь, но и духовно разорить его и какъ бы исторгнуть изъ него живое сердце. Онъ покусился на его святая святыхъ, на его православную душу. Вѣсы исторіи перекачнулись, и вотъ, къ концу XVIII вѣка, Россія (о, къ счастію, не народъ русскій, не сокровенная и безмолвствующая душа его, а власть правящая и народу внѣположная) совершаетъ не покушеніе только, но дѣйствительное историческое преступленіе, которое — именно потому, что оно облеклось въ осуществленіе и дѣйствіе,— безсильно было затронуть духовную и безсмертную личность Польши, когда видимая и осязаемая плоть была растерзана на части.

Разсѣчена была плоть, какъ расчленяется, по древнему миѳу, богъ страдающій. Польская душа, какъ Исида, блуждаетъ и ищетъ нетлѣнные члены святого тѣла. Нынѣ оно возстановляется «по составу своей гармоніи», какъ говорили герметическіе мистики о воскрешеніи Осириса: возсоединится составъ тѣла, и богъ оживетъ. Здесь тайна и таинство, и не отвлеченному

— 22 —

человѣколюбію понять и осуществить мистерію судебъ вселенскихъ. Но недаромъ, мнится, совершилось, почти наканунѣ войны, церковное прославленіе того, кто былъ поборникомъ русской святыни въ смутную годину, когда польскій братъ угрозилъ ей конечною гибелью. Не могъ стерпѣть святитель Гермогенъ, чтобы оборона правды исказилась въ неправду братоотступничества и внушилъ волѣ народной евангельское слово о мирѣ съ братомъ передъ жертвеннымъ подвигомъ вселенскаго служенія.

IV.

Такъ миръ съ Польшею представляется, въ свѣтѣ вѣры, первымъ шагомъ къ побѣдѣ нашей надъ мрачною силою, возставшею поработить, оёоздушить и обезбожить землю, — первымъ шагомъ и къ положительному воздвиженію нашего и обще-славянскаго мірового слова въ расцвѣтающемъ изъ этой тяжкой борьбы новомъ возрастѣ человѣчества. Но если само примиреніе славянскихъ братьевъ должно имѣть въ этомъ вселенскомъ будущемъ значеніе вселенское, оно должно совершиться не только въ наружномъ домостроительствѣ семьи, но и въ ея сокровенной святынѣ, на высотахъ религіознаго сознанія, какъ нѣкогда различіе именно религіознаго сознанія было душою семейнаго раскола.

Чаемъ въ грядущемъ этого благодатнаго, богоданнаго, самороднаго замиренія и соборованія въ Христовой вѣрѣ; но чего именно и какъ чаемъ, —не вѣдаемъ сами. Знаемъ одно: особенно благочестивы должны быть славяне (какъ ап. Павелъ сказалъ объ аѳинянахъ), если три просвѣщеннѣйшихъ славянскихъ племени полагаютъ всю душу свою, даже въ нашъ вѣкъ видимаго всеобщаго ослабленія религіозныхъ силъ, каждое въ своей энтелехіи каѳолическаго внутренняго опыта. Я разумѣю Россію, которая въ церковной своей самобытности и мнимой недвижности ревниво отстаиваетъ дѣвственную неприкосновенность своего подлиннаго неизреченнаго богосозерцанія и какъ бы дыханія въ Богѣ. Я разумѣю Польшу, въ религіозномъ чувствованіи которой обострена

— 23 —

до крайней ревности энергія вселенской правды о церковности Петровой. Я разумѣю, наконецъ, Чехію, душа которой, подобно ея покровителю, святому князю Вячеславу, мученику уже X вѣка, но равно чтимому востокомъ и западомъ, сочетаетъ глубокую вѣрность первосвятителю римскому и вселенскому, —вѣрность, которая предохранила ее отъ уклона къ протестанству, однимъ изъ предтечъ коего несправедливо признается Гуссъ, — съ неутолимою жаждою причастія восточно-каѳолическимъ таинствамъ и какъ бы объемлетъ въ своемъ религіозномъ порывѣ, внутри славянскаго міра, вмѣстѣ и Польшу, и Русь, какъ бы не вѣдаетъ, въ своемъ молитвенномъ созерцаніи, внѣшняго и поверхностнаго раздѣленія единой церкви между запечатлѣннымъ вертоградомъ Востока и выявленнымъ и раскрытымъ въ историческомъ дѣланіи христіанствомъ Запада.

Какъ совершится эта надежда на осушествленіе предуготовительной формы послѣдняго единенія, о коемъ не устаетъ молиться церковь, какъ ознаменуется и выразится внутреннее движеніе нѣкоего глубиннаго взаимопризнанія и взаимоумиленія въ религіозной жизни славянства и всего міра, —мы не знаемъ. Но Духъ дышитъ, гдѣ хочетъ, и наше покорствованіе Духу скажется, прежде всего, въ борьбѣ съ инымъ духомъ, духомъ принужденія въ самихъ сердцахъ нашихъ — въ обрученіи со свободою Христовой въ самихъ нѣдрахъ нашей воли.

Первая электронная публикация — РВБ.