Вселенское дѣло

ВЯЧЕСЛАВЪ ИВАНОВЪ.

Родное
и
Вселенское.

СТАТЬИ.

1914—1916.

Вселенское дѣло.— Славянская мировшина — Россія, Англія и Азія. — Байронизмъ, какъ событіе въ жизни русскаго духа. — Легіонъ и соборность. — Живое преданіе. — Польскій мессіанизмъ. — Два лада русской души. — Мимо жизни. — Къ идеологіи еврейскаго вопроса. — Вдохновеніе ужаса. — Шекспиръ и Сервантесъ. — Старая или новая вѣра? — Ликъ и личины Россіи (къ изслѣдованію идеологіи Достоевскаго).

1917.

Революція и народное самоопредѣленіе. — „Соціал-макіавеллизмъ“ и  „культур-мазохизмъ“. —  Скрябинъ и духъ революціи. — Духовный ликъ славянства.

Изданіе Г. А. ЛЕМАНА и С. И. САХАРОВА. МОСКВА, 1918 г.

—1—

КНИГИ СТАТЕЙ

того-же автора:

По Звѣздамъ. Изд. “Оры”. Спб. 1909. — 434 стр. — (На складѣ въ издательствѣ “Общественная Польза”).

Ницше и Діонисъ. Символика эстетическихъ началъ. Поэтъ и Чернь. — Копье Аѳины. — Новыя Маски. — Вагнеръ и Діонисово дѣйство. — О Шиллерѣ. — Кризисъ индивидуализма. — О непріятіи міра. — Байронъ и идея анархіи. — О „Цыганахъ“ Пушкина. — Предчувствія и предвѣстія (о новой органической эпохѣ и всенародномъ искусствѣ). — О весёломъ ремеслѣ и умномъ веселіи. — Двѣ стихіи въ современномъ символизмѣ. — О русской идеѣ. Спорады (о геніи, о художникѣ, о эллинствѣ, о лирикѣ, о Діонисѣ и культурѣ, о законѣ и связи, о любви дерзающей). — О достоинствѣ женщины. — Древній ужасъ. — Ты еси.

Борозды и Межи. Изд. “Мусагетъ”. М. 1916. — 351 стр.

Достоевскій и романъ-трагедія. — Основной миѳъ въ романѣ „Бесы“. Левъ Толстой и культура. Религіозное дѣло Вл. Соловьева. — Завѣты символизма. Мысли о символизмѣ. — Манера, лицо и стиль. — О границахъ искусства. — О существѣ трагедіи. — Эстетическая норма театра. — О кризисѣ театра. — О поэзіи И. Анненскаго. — Чурлянисъ и проблема синтеза искусствъ.

—2—

ВЯЧЕСЛАВЪ ИВАНОВЪ.

РОДНОЕ
и
ВСЕЛЕНСКОЕ.

СТАТЬИ
(1914—1916).

Изданіе Г. А. ЛЕМАНА и С. И. САХАРОВА.
МОСКВА — 1917 г.

—3—

ВѢЧНОЙ ПАМЯТИ
Ѳедора Михайловича Достоевскаго.

—4—
—5—

Вселенское дѣло.

I.

Событія, которыя, въ эти великіе дни, какъ многознаменательную и рѣшительную часть собственной жизни нашей суждено переживать намъ, свидѣтелямъ ихъ и участникамъ (а участвуетъ въ нихъ каждый вѣрный, поскольку вѣренъ, и всѣ — только участники, вершители же и вожди истинные скрыты отъ глазъ земныхъ), — событія, которыя дали всѣмъ намъ въ годину испытанія тяжкаго, идя и провожая милыхъ на смерть, дохнуть чистѣйшимъ воздухомъ соборнаго единенія и каждому на себѣ самомъ внезапно ощутить, что на долю личности можетъ быть оставленъ лишь тѣснѣйшій участокъ ея повседневнаго замкнутаго сознанія, когда вокругъ этого островка разольется просторъ всенароднаго едномыслія и единоизволенія, — эти событія, за ходомъ которыхъ не поспѣваетъ человѣческая мысль, ищущая ихъ осмыслить, — отмѣчены печатью судебъ вселенскихъ. Сердце знаетъ: вселенское дѣло творитъ отечество наше въ эти священные дни. Каковъ же вселенскій смыслъ нашего отечественнаго дѣла?

Утверждая вселенское значеніе современныхъ событій, я не хочу сказать то, что вихрь войны охватилъ полміра и что на всемъ лицѣ земли нѣтъ гражданственнаго общежитія, не содрогнувшагося подъ его бурнымъ дыханіемъ. Церковь научила насъ означать словомъ «вселенскій» нѣчто, чего не объемлютъ и огромныя слова «міровой» и «всемірный»; его мы употребляемъ въ смыслѣ не внѣшне-пространственномъ, но глубинномъ и духовномъ. «Вселенскимъ» право именуется то, что не численно относится къ совокупности

—6—

обособленныхъ частей раздѣленнаго мірозданія, но сверхчувственно знаменуетъ внутреннюю живую цѣлокупность Міровой Души. Говоря о вселенскомъ дѣлѣ, я говорю о дѣйствіи духа, о дѣлѣ духовномъ. Ибо человѣчество, какъ единство соборное, есть человѣчество въ Духѣ и Истинѣ.

II.

Если же такъ, то не дерзкое ли произнесъ я и не чрезмѣрное ли слово? И если бы слово это повторено было согласными устами, не въ тончайшемъ ли самопревознесеніи были бы повинны мы, такъ мыслящіе и говорящіе, — не горшимъ ли прельщены были бы надменіемъ, чѣмъ сами преступно надмившіеся враги наши? Но не гордыня народная, или государственная внушаетъ мнѣ это слово, а вѣра и страхъ: вѣра въ Бога и въ душу родной земли, страхъ суда Божія надъ этою душой. Душа народа, въ глазахъ моихъ, есть отвѣтственный передъ Богомъ, Имъ посланный и Ему подсудный ангелъ, подобный тѣмъ ангеламъ частныхъ церквей, которыхъ изображаетъ одобряемыми и обличаемыми начало Іоаннова Откровенія. Вселенскій характеръ предпринятаго дѣла налагаетъ на душу Россіи одну изъ неисповѣдимыхъ отвѣтственностей, коихъ вѣсъ на вѣсахъ Судіи несоизмѣримъ ни съ чѣмъ, что знаетъ, какъ грѣхъ или славу, человѣческій судъ. На томъ судѣ, гдѣ взвѣшиваются преступленія и заслуги народныхъ ангеловъ, свидѣтельствуютъ громы, и приговоръ изрѣкаетъ Сидящій на Престолѣ — Тотъ, изъ чьихъ устъ исходитъ обоюдоострый мечъ.

Такую взяла на себя Россія отвѣтственность, на такой она предстала судъ. Но не своевольно предстала, не самочинно вызвалась по своему толковать и насильственно вершить на землѣ Божію Волю. Она была приглашена предъ Судилище и предстала по вызову. Принужденіемъ Божественнаго Промысла подвигнутая, взялась она за мечъ земной, за подвигъ обороны своихъ и дружнихъ очаговъ, и ввѣренныхъ ей святынь, и возложенныхъ на нее упованій, и данныхъ ей обѣтованій

—7—

Духа, — а чрезъ то и за вселенское свое дѣло. Не самонадѣянный починъ явила она, но повиновеніе, какъ бы враги ни лжесвидѣтельствовали на нее, обзывая зачинщицею.

Если же нѣтъ на насъ вины самозванства, остается со страхомъ и вѣрою причаститься предложенной намъ страстной чашѣ того Причастія, что опаляетъ недостойнаго огнемъ, но и разбойника покаявшагося освящаетъ. Должно только съ мужественнымъ благоговѣніемъ сознать, что Таинство есть Таинство, памятуя, что не прежніе грѣхи, о которыхъ сокрушается сердце наше, губительны, но погубила бы насъ новая измѣна, — и таинственно скажетъ въ насъ сердце чистое, исполняясь мощію необоримою, тишайшее изъ дѣвственно-сокровенныхъ словъ: «Эммануилъ, еже есть сказаемо: съ нами Богъ».

III.

Какъ могло бы быть названо вселенскимъ воистину дѣло, до конца постижимое человѣческому уму, имъ опредѣлимое и предопредѣленное, измѣримое и предъизмѣренное въ своихъ путяхъ и послѣднихъ цѣляхъ? Такое сознаніе предпринимаемаго личностью, или личностями несло бы въ себѣ ограниченіе его смысла границами личности. Міровымъ могло бы стать дѣло мысли нашей, но не вселенскимъ, не дѣломъ сверхличнаго разума. И не учитъ ли именно настоящая война тщетѣ человѣческихъ умышленій, — эта война, которая въ самомъ предуготовленіи и теченіи своемъ уже по сей день являетъ наглядное крушеніе послѣдовательнѣйшей разсудочности и предусмотрительнѣйшей расчетливости? Необходимо, чтобы дѣло вселенское было дѣломъ сокровеннымъ и сверхразумнымъ.

Но отчасти постигать его мы все же можемъ и, поскольку можемъ, конечно, и должны. Пусть вершина Синая облечена завѣсою облачною: его молніи озаряютъ нашу совѣсть блистаніемъ ослѣпительно-ясныхъ заповѣдей. Сознательности нашей соразмѣрна

—8—

отвѣтственность наша; ибо принужденіе Божественнаго Промысла дивно сочетается съ нашимъ свободнымъ самоопредѣленіемъ. Сознаніе вселенскаго смысла совершающихся событій есть одновременно допросъ Судіи и оправданіе, — воистину мечъ обоюдо-острый, — вѣсы испытанія и жребій побѣды.

Если мы возложили руку на плугъ вселенскій, а сами оглядываемся назадъ, — неблагонадежны мы, и неблагонадежна наша побѣда. Если вселенскимъ именемъ и знаменемъ мы прикрываемъ свое себялюбіе, властолюбіе, корыстолюбіе, самомнѣніе и жестокость, зависть и ненависть, — лучше намъ быть покоренными и порабощенными, чѣмъ оказаться измѣнниками и христопродавцами. И лучше не зазеленѣть густо-листвинною смоковницею подъ лучами грядущей весны, нежели чтобы Подошедшій къ намъ сорвать плодъ не нашелъ плода въ вѣтвяхъ зеленыхъ и съ виду сочныхъ. Но если поистинѣ вѣрны мы началу вселенскому, насъ ограждаетъ нерушимая Стѣна, вселенская Матерь Свѣтовъ.

IV.

Напрасно ли раскрылась и зіяетъ предъ взорами вселенной земная вина противниковъ нашихъ грозящимъ предостереженіемъ? Сорокъ четыре года тому, какъ она свершилась. Германскія племена жаждали единенія государственнаго: духъ германскій искалъ цѣлостнаго воплощенія. Онъ много далъ міру и требовалъ справедливаго: ибо трудящійся достоинъ своей награды. Рождалась новая Германія, въ которой, какъ естественно было надѣяться друзьямъ человѣчества, положительныя начала національнаго духа, необходимыя въ домостроительствѣ богочеловѣческомъ и издавна питавшія своими добрыми плодами духовный голодъ Европы, должны были проявиться еще полнѣе и благотворнѣе, чѣмъ во дни политической немощи и вынужденнаго раздѣленія.

Но, едва опомнившись отъ неожиданныхъ удачъ, едва коснувшись завѣтнаго отцамъ и изстари чаемаго сокровища, побѣдители, хватая одною рукой

—9—

вожделѣнный даръ изъ рукъ Провидѣнія, другою уже творили насиліе и притѣсненіе, уже злоупотребляли добытымъ благомъ. Достиженіе совпало съ нарушеніемъ. То, чего нѣкогда всего болѣе страшились богобоязненные и мудрые эллины, — случилось: нагнетена была и черезъ край переполнена мѣра, и тотчасъ проснулась въ нѣдрахъ временъ и уставила на торжествующихъ неотводный, мстительный взоръ памятливая Эриннія, ревнивая Немесида. Кто превысилъ мѣру, говорили эллины, впалъ въ «надменіе» — Гибрію. Оно будетъ расти и, когда настанетъ година возмездія, внезапное затменіе разума, роковое умопомраченіе — слѣпая Ата — поведетъ гордеца и богоборца, не внѣшнимъ понужденіемъ, но его же вольнымъ избраніемъ, на край бездны и пагубы, въ сѣти черной Керы.

Тѣ же элементы античнаго воззрѣнія на метафизическую сущность нравственной вины, ведущей къ трагической гибели, явственно означаетъ Гете въ своемъ вѣщемъ изображеніи послѣдней судьбы Фауста, который задуманъ поэтомъ какъ синтетическій типъ нѣмецкаго духа въ, его историческихъ судьбахъ отъ эпохи реформаціи до новѣйшихъ временъ. Разувѣрившійся во всѣхъ внѣположныхъ вещественной дѣйствительности, или, точнѣе, феномену жизни, основахъ духа, Фаустъ одержимъ надменіемъ, за коимъ слѣдуетъ по пятамъ Обида. Недаромъ своимъ довѣреннымъ приспѣшникомъ въ овладѣніи царствами и богатствами міра, своимъ первымъ министромъ и полномощнымъ намѣстникомъ онъ ставитъ Мефистофеля. Этотъ, съ помощью Трехъ Сильныхъ, изъ-подъ чьихъ личинъ сквозитъ бездушная мощь, боевыхъ орудій, правитъ землею, какъ приличествуетъ дьяволу. Тогда начинается слѣпота Фауста, сбитаго съ толку демономъ суетливой Заботы, — наступаетъ его конечное умопомраченіе и, межъ тѣмъ какъ прислужники Аримана роютъ ему могилу, онъ мнитъ себя впервые въ жизни удовлетвореннымъ. О, эта иронія поэта-провидца! Фаустъ одряхлѣлъ и давно утратилъ былыя творческія силы, былое вдохновеніе. Когда-то онъ все постигалъ и не могъ ничего осуществить; теперь онъ ничего не знаетъ, агностикъ и охлажденный умъ, но

—10—

льститъ себя увѣренностью, что творитъ и осуществляетъ. Что же? Именно внѣшнюю культуру! Какое заблужденіе! Онъ мнитъ стоять съ вольнымъ народомъ на вольной землѣ, а самъ лишь тиранъ своихъ провинцій. Мы видимъ его колоніальныя завоеванія, видимъ гибель мирныхъ селеній надъ страною каналовъ (такъ растоптана въ наши дни Бельгія), но вмѣсто свободнаго народа передъ нимъ одни полчища стучащихъ костями Лемуровъ... И все же Фаустъ еще любитъ — самое Землю, еще вѣруетъ — въ живую Землю; онъ чуетъ въ ней Вѣчно-Женственное. Германство, увы, давно не вѣруетъ въ живую Душу Земли и не лелѣетъ въ сердцѣ мечты о Вѣчной Женственности. Оно презираетъ Жену Земную и оскорбляетъ Царицу Небесную. То, что обусловливаетъ эпилогь въ небѣ и спасеніе безсмертной части Фауста, въ современной, видимой міру, Германіи безнадежно затемнено и утрачено.

V.

Съ тѣхъ поръ, съ того рокового 70-го года, истинно-творческія силы въ германствѣ стали видимо изнемогать и какъ бы отмирать и отыматься. Все дальше отлеталъ геній доброрадной, все милующей, свободы; все ближе подступалъ неумолимый демонъ насилія и принужденія. Всѣ дѣятельности духа казались уже тѣмъ плодовитѣе и блистательнѣе преуспѣвающими, чѣмъ прочнѣе воцарялось въ нихъ начало принудительности, рядившееся въ многоразличныя маски наукообразія и цѣлесообразности, порядка и дисциплины во всемъ — чѣмъ послушнѣе, чѣмъ исправнѣе подчинялись онѣ предумышленному и расчисленному устроенію. Такъ называемая «культурная» работа, на дѣлѣ же работа чисто аналитическая, или же заботливо исполнительная, росла въ обратномъ отношеніи къ оскудѣвающему творчеству.

Первоначальное нарушеніе мѣры повело къ ея нарушенію постоянному, равно въ дѣйствіяхъ цѣлостнаго самоопредѣленія народнаго, какъ и въ жизни мельчайшихъ клѣточекъ народнаго тѣла. Алчности вожделѣній

—11—

и заносчивости притязаній отвѣчала чрезмѣрность усилій до надрыва духовныхъ и переутоленія матеріально-общественныхъ силъ. Идеалы сердца и всякая неметаллическая крылатость порыва были осмѣяны; идеалы, представлявшіяся по существу достижимыми правильно приложенному труду и упорной настойчивости, получили единоо6разный чеканъ, клеймо «über» (т.-е. «сверхъ», какъ въ словѣ «сверхчеловѣкъ») надъ именами данностей, что обращало всяческое заданіе въ простое усиленіе и сгущеніе даннаго, въ напряженіе тѣхъ же внутренне косныхъ энергій за естественный предѣлъ насыщенности. Но простое натяженіе силъ безъ ихъ внутренняго высвѣтленія ведетъ къ тому общему искаженію всѣхъ формъ и цѣнностей, какое для религіозной совѣсти граничитъ съ нечестіемъ, съ точекъ же зрѣнія равно этической и эстетической представляется одичаніемъ. Варваръ, въ глазахъ эллиновъ и всѣхъ преемниковъ ихъ просвѣщенія, прежде всего тотъ, кто не знаетъ и не блюдетъ ни въ чемъ правой мѣры, — этой общей основы смиренномудрія и хорошаго вкуса.

Такъ выростала міровая и вселенская опасность, — опасность, нынѣ непосредственно надвинувшаяся, грозная и всеобъемлющая; и одного взгляда на изступленно-свирѣпое лицо того мрачнаго демона, что покрылъ своимъ тѣломъ германскіе полки, достаточно, чтобы опредѣлить ближайшими, отрицательными признаками содержаніе вселенскаго дѣла, подъятаго въ Богѣ для отраженія этихъ бѣшеныхъ и смертоносныхъ вихрей.

VI.

Въ самомъ дѣлѣ, за что ведутъ войну наши противники и какимъ высшимъ началомъ оправдываютъ свою, какъ сами говорятъ, «волю къ побѣдѣ» надъ міромъ? Ничѣмъ, или самою этою волей. «Ich hab' meine Sach auf Nichts gestellt». Германія, какъ высшая цѣнность — «über Alles», — какъ цѣнность крайняя и въ трагически-безысходномъ смыслѣ послѣдняя, — что это? Очевидно, не вселенскій завѣтъ, ни даже завѣтъ

—12—

народнаго духа. Крикъ ли это самоутверждающаго въ наготѣ своей племенного себялюбія, біологическій лозунгъ въ борьбѣ за преобладаніе вида, или же, въ человѣческомъ, не звѣриномъ истолкованіи, отчаянное провозглашеніе гибели всѣхъ безусловныхъ цѣнностей?

Вѣдь нельзя сказать, чтобы даже деспотическое требованіе «покоритесь и поклонитесь», — такое выставилъ нѣкогда міру древній Римъ, — было само по себѣ непріемлемо свободному человѣческому духу, желающему столь же подчиняться, сколь властвовать; но пріемлемо оно лишь подъ условіемъ, что покоряющимся будетъ возвѣщено, во имя чего сильный беретъ надъ ними власть. Голый и прямой отвѣтъ: «у насъ нѣтъ имени, кромѣ нашего», враги наши укрываютъ лицемѣрною ссылкою на свою «культуру», которая-де и есть культура въ своей исконной сути и послѣдней завершенности. Такъ и бельгійцевъ недавно убѣждали они: «примите нашу культуру». Но вселенское содержаніе того, что подъ германскою культурою разумѣть надлежитъ и весь міръ разумѣетъ, давно воспринято міромъ и, если кѣмъ утрачено въ своей важнѣйшей и духовнѣйшей части, то скорѣе всего ими же, ожесточившимися эпигонами величавыхъ предковъ.

О нынѣшней нѣмецкой философіи культуры и о самомъ достопримѣчательномъ терминѣ «культура», нѣмцами неспроста признанномъ за наиболѣе цѣлесообразный, въ виду его чистой формальности, объ этомъ подозрительномъ и внутренне опустошенномъ терминѣ, которымъ они подмѣнили старыя и благородныя означенія: «гражданственность», «образованность», «просвѣщеніе», — который за послѣднее время почти навязали они, побѣдивъ здоровое сопротивленіе латинскихъ языковъ, и другимъ европейскимъ народамъ, — здѣсь говорить, какъ предметъ того заслуживаетъ, не мѣсто и не время. Достаточно установить, что подъ «культурою» Германія разумѣетъ формально соподчиненное и упорядоченное упражненіе обособленныхъ знаній, умѣній и дѣятельностей и приписываетъ культуру себѣ потому, что это расчлененіе проведено-де у нея наиболѣе

—13—

послѣдовательно и эти дѣятельности наиболѣе усовершенствованы.

Но что же объединяетъ эту планомѣрную сложность? Въ теоріи — потребность устроиться безъ признанія высшихъ реальностей, организовать субъективное содержаніе познающаго; въ жизни — воля подчинить міровую данность субъективному изволенію подчиняющаго. Понятіемъ «культура» опредѣляютъ они смыслъ человѣческаго бытія; достоинство культуры измѣряютъ ея напряженіемъ, — не духовностью; наиболѣе и тенсивною и, слѣдовательно, наилучшею культурою провозглашаютъ свою. Германство, не какъ преданіе или заданіе, а какъ данная наличность, оказывается мѣрою всѣхъ вещей, и общею міровою цѣлью — державство германцевъ. Что культурная активность Германіи и военная ея активность суть двѣ стороны, или два лика, единой сущности, единой дѣятельной воли, не обинуясь заявили недавно знаменитѣйшіе представители нѣмецкой мысли въ своемъ пресловутомъ Призывѣ.

„Das also war des Pudels Kern!“ Современная германская культура — не что иное, какъ всеобъемлющая организація германской воли къ порабощенію міра, и нѣтъ въ ней иного ядра, кромѣ біологической аксіомы: „sumus qui sumus, vae victis“! Ha нашемъ языкѣ это преступное покушеніе съ духовными средствами зовется хулою на духа и безбожіемъ.

VII.

„Wie herrlich weit haben wir es gebracht!“ — говорятъ нѣмцы, и далеко не всегда звучитъ въ этихъ словахъ только тупое обывательское самодовольство, какое усматривалъ въ нихъ и высмѣивалъ Ницше. — «Какъ далеко опередили мы васъ, народы Европы, въ накопленіи и хитромъ использованіи всѣхъ наличныхъ частныхъ энергій! Всѣхъ опередили мы и въ преодолѣніи старинныхъ предразсудковъ, препятствовавшихъ механической цѣлесообразности этого глубоко нами разработаннаго использованія. Мы преодолѣли наши Средніе Вѣка,

—14—

которые были дѣтскимъ суевѣріемъ и расточали свои лучшія силы въ римскихъ походахъ императоровъ, безсознательно утверждая, впрочемъ, и въ своихъ наивнѣйшихъ цѣлеположеніяхъ пламенную волю къ міровому господству и одновременно выполняя дѣйствительно цѣнную и здоровую государственную работу — дѣло истребленія и поглощенія славянскихъ народностей. Мы преодолѣли пору политическаго дробленія и безсилія, которыхъ, повидимому, вовсе не замѣчалъ добрый старикъ Гете, хоть и правильно догадывался въ лицѣ своего Фауста, что «въ началѣ бѣ» не Слово, а Дѣло. Мы стали практическіе люди и „klare Köpfe“, и самого Лютера, который все еще запускалъ въ бѣса чернильницей, — преодолѣли. Но мы сохранили мощный духъ Реформаціи, — не составъ, конечно, ея положительныхъ вѣрованій, еще тяготѣвшій надъ мыслью первыхъ ея провозвѣстниковъ, — но тотъ духъ свободнаго изслѣдованія, который продолжаетъ освобождать насъ при посредствѣ выработаннаго и предписаннаго нами понятія научности и приведетъ къ тому, что вся дѣятельность духа станетъ въ нашемъ смыслѣ наукообразной и все содержаніе этой дѣятельности проблематическимъ, жизнь же будетъ отдана жизни, въ ея научно-біологическомъ смыслѣ. Ибо „der Lebende hat Recht“, — «правъ живущій», какъ смекалъ даже сентиментальный Шиллеръ. Это и есть культура!»

Но если такъ проповѣдуетъ со всемірныхъ подмостковъ нѣкто, закутанный въ мѣховую мантію Фауста, другой, въ красномъ нарядѣ неотлучнаго Фаустова спутника, не отказываетъ себѣ, по старой привычкѣ, въ удовольствіи преподать публикѣ изъ суфлерской будки соотвѣтствующій комментарій. «Мы, о, племена земли», — такъ звучитъ обертономъ этотъ комментарій, — «мы развратимъ и разоримъ вмѣстѣ съ вашими городами и селеніями, и духъ вашъ, мы разрушимъ вашу вѣру, вашъ патріотизмъ, вашу память объ отцахъ, ваше стародавнее преданіе, ваше преемственное творчество, и вы будете помогать намъ въ святотатствѣ и поруганіи могилъ, и будете цѣловать оковы, что мы на васъ наложимъ, потому что вы благороднѣе насъ и

—15—

способнѣе къ самоотреченію, и свободу духа право полагаете въ обнищаніи духа; вы будете вскорѣ счастливы подъ нашимъ владычествомъ, ибо мы не до конца искоренимъ васъ, чтобы остались люди, которые бы намъ служили и даже стали, если могутъ, какъ мы; мы же понесемъ работу власти за васъ».

Дьявольское искушеніе къ духовному самоубійству племенъ слышится мнѣ въ нѣмецкихъ рѣчахъ о культурѣ, новый перепѣвъ пѣсни Великаго Инквизитора, предвозвѣстіе послѣднихъ антихристовыхъ искушеній. Но современная Германія все же слишкомъ духовно ничтожна и мелочна, и самодовольно утѣшена, и откровенно груба, и въ то же время неисправимо, безпочвенно мечтательна, чтобы воплотить собою подлинный духъ грядущаго Антихриста. И это искушеніе не соблазнительно и не страшно. Видя безсиліе соблазна, они пытаются достичь своего насиліемъ и вступаютъ въ союзъ со стихіями ада. Они возстаютъ на насъ съ яростью, на какую способно лишь сознаніе внутренней немощи, и въ изступленіи кричатъ: «Маски долой, — вы и безъ того угадали правду! Такъ знайте же: послѣднее слово того антропологическаго процесса, который мы называли культурой, — антропофагія».

VIII.

Сказать духу, одержащему бѣсноватаго и именующему себя Легіонъ: «Выйди, духъ нечистый, изъ сего человѣка!» — противопоставить бурѣ демонской повелительное: «Умолкни и перестань!» — это дано одному Богу. Но сверхчувственное Слово, звучащее въ мірахъ иныхъ, отражается на землѣ въ чувственномъ историческомъ подвигѣ народовъ. И если мы право чаемъ, въ торжественнѣйшихъ опредѣленіяхъ нашей народной воли, быть земнымъ и тварнымъ орудіемъ нетварнаго Слова, то вселенскій поистинѣ совершаемъ подвигъ. Таковъ отстранительный, воспретительный, охранительный смыслъ нашего дѣла. Положительный же и творческій смыслъ его — въ рукѣ Божіей. Мы различаемъ ясно одно:

—16—

вселенскимъ дѣло родины нашей представляется по чудесному сочетанію въ немъ многоразличныхъ дилеммъ общечеловѣческаго самоопредѣленія; всѣ важнѣйшія нити міровыхъ судебъ сплелись нынѣ въ одинъ трагическій узелъ; война ведется за выборъ основныхъ путей человѣческаго духа.

Поработится ли вновь, и уже окончательно, нынѣ полусвободное племя, назвавшее себя племенемъ Слова, но издревле понесшее знакъ рабій и знаменательно переименованное въ племя «рабовъ» (Slavi — Sclavi — Sclavеn), и послужитъ ли новымъ слоемъ удобренія для нѣмецкой «культуры», подобно безчисленнымь своимъ предкамъ, стертымъ съ лица земли паразитическою кровожадностью нѣкогда сильнѣйшаго въ борьбѣ за существованіе вида? — или же скажетъ, наконецъ, славянство свое донынѣ не сказанное слово? Сведется ли на нѣтъ и ничто стародавній вопросъ славянскій и современный ему восточный вопросъ, сѣдой, какъ Реймсскій соборъ, этотъ узорный ковчегъ крестоновцевъ, въ утратѣ котораго ничто не утѣшитъ ни насъ, ни отдаленнѣйшихъ потомковъ нашихъ? Будутъ ли раскрѣпощены связанныя живыя силы, или же и свободныя скованы? Водворится ли вожделѣнный строй въ славянской міровой громадѣ, — какъ предвѣщалъ Тютчевъ, — когда въ Царьградѣ помирятся Россія съ Польшей? Смоется ли на общемъ праздникѣ славянскаго мира нашъ грѣхъ неомытый, не замоленное преступленіе историческаго житія нашего — растерзаніе живой Польши, возсоединится ли составъ расчлененнаго святого тѣла, — или же, въ искупленіе кровной вины, изъ которой и выросла вражья мощь, обратившаяся нынѣ на насъ и насыщающаяся нашею кровью, — подобно тѣлу Польши, будетъ растерзана и пречистая плоть Руси святой?

Погибнетъ ли конечною гибелью и истлѣетъ ли подъ развалинами своей минувшей славы и святости благородная и въ нѣдрахъ своихъ благочестивая Франція, первая дочь церкви вселенской, эта купина горящая и не сгорающая, корабль, бросаемый волнами и не тонущій, горнъ плавильный всѣхъ страстныхъ рудъ западнаго человѣчества, его пламенное сердце, содрагающееся

—17—

всѣми страстями и всѣми чистыми восторгами человѣка? Напрасно ли воскресила ѳермопильскія преданія героическая Бельгія, повитая неумолкающими отзвуками завѣтныхъ гармоній и нѣжнѣйшею молитвенностью старины окрестъ своихъ прекрасныхъ реликвій? Сложитъ ли глубокая и таинственная въ необычайности своего предназначенія и самобытности вселенскаго служенія Англія, нынѣшняя царица величайшихъ и чудеснѣйшихъ царствъ земли, свой алмазный вѣнецъ къ ногамъ наглаго племени, пародирующаго Римъ на сколоченныхъ наскоро подмосткахъ импровизованной и не помнящей родства имперіи?

Что восторжествуетъ на землѣ — миръ или мечъ, честный трудъ или облекшееся въ государственное всеоружіе хищничество? Откроются ли обѣтованныя дали новаго, болѣе счастливаго и благостнаго вѣка, — или же, гонимые лютыми полчищами одержимыхъ и сами заражаемые ихъ одержимостью, мы ринемся съ ними во тьму дохристіанской дикости, въ первобытныя дебри духа, гдѣ царевать будетъ свѣтловолосая Bestia? Мы видимъ, какъ вновь убивается Авель; навѣки ли дьявольская магія оживитъ и въ могилѣ не успокоеннаго, и Христовою Кровію не искупленнаго Каина?

IX.

О, я знаю, есть въ мірѣ то, чего и врата Адовы одолѣть не возмогутъ! Не погибнетъ оно и сохранится до послѣдняго дня. Но въ тайныя ли катакомбы спасется вѣра, спасутся лучшія чаянія земли? Если бы германству удался его умыселъ: обезчестить и обезличить, обездушить и обезбожить отчаявшіеся народы, — вдовьимъ покрываломъ покрылась бы Мать-Земля, ибо перестало бы на лицѣ ея святиться Божіе Имя, и кто, кромѣ немногихъ избранныхъ, еще нашелъ бы въ себѣ силы молиться словами: «да пріидетъ Царствіе Твое»?

Этотъ выборъ путей, направо идущихъ и налѣво въ судьбахъ вселенной, налагаетъ на переживаемыя событія печать историческаго страстного Таинства,

—18—

вмѣстѣ искупительнаго и воскресительнаго, завершительнаго и зачинательнаго. Прошлое должно быть искуплено и завершено; Христово на Землѣ — прозябнуть въ иныхъ и непредвидимыхъ произрастаніяхь. Столь великимъ и всеобщимъ вижу я уже совершающійся сдвигь всѣхъ условій и отношеній всемірной духовной и матеріальной жизни, что прежніе корни неисчислимыхъ и застарѣлыхъ золъ кажутся мнѣ какъ бы выкорчеванными и вывернутыми изъ пластовъ земныхъ, перепаханныхъ нечеловѣческимъ плугомъ. Поистинѣ, «теперешняя война творитъ новую исторію», какъ говоритъ, въ своихъ превосходныхъ «Письмахъ о современныхъ событіяхъ», Петръ Кропоткинъ.

Мы еще не оглядѣлись, гдѣ мы и что съ нами; мы еще воображаемъ, будто все осталось на старыхъ мѣстахъ, а между тѣмъ уже перенесены въ иную среду и несемся въ новомъ пространствѣ, какъ бы увлеченные могучею кометой, — вмѣстѣ со всѣмъ, насъ окружающимъ. На разстояніи трехъ мѣсяцевъ легла пропасть и какъ бы раскрытся зѣвъ времени, отдѣляющій новую эпоху отъ старой. И то дѣло, что мы творимъ, есть еще только переходъ, или порогъ, къ предстоящему намъ положительному вселенскому дѣлу. Но если не перейдемъ порога, то и окончательнаго назначенія нашего не исполнимъ.

Съ нами Крестъ Христовъ, и тяжело тяготѣетъ онъ на плечахъ нашихъ. На Крестѣ начертаніе: «Симъ побѣдиши». Но знамя это обезпечиваетъ побѣду его носителямъ лишь при условіи вѣрности божественно-вселенскому началу, имъ знаменуемому. Да не соблазнимся же о вселенской святынѣ нашего отечественнаго подвига! И, возложивъ руку на плугъ, не станемъ оглядываться назадъ! Назадъ — къ сдѣлкѣ и соглашенію съ тѣми началами, которымъ мы объявили войну отнынѣ впредь — не только во внѣшнихъ, международныхъ отношеніяхъ, но и въ нашемъ внутреннемъ строеніи и самоопредѣленіи передъ Богомъ и міромъ, — не только за стѣнами нашего дома, но и въ насъ самихъ, у собственныхъ нашихъ очаговъ.

Первая электронная публикация — РВБ.