События

Афиша

Доклад  А. Шишкина "Рим и римский локус Вяч. Иванова" 28 апреля 2021г. 

Андрей Белый в квартире Вяч. Иванова в Риме на Авентинском холме (доклад, видео)

СИМВОЛИКА ЭСТЕТИЧЕСКИХЪ НАЧАЛЪ

СИМВОЛИКА ЭСТЕТИЧЕСКИХЪ НАЧАЛЪ.

I.

Восходящая, взвивающаяся линія, подъемъ порыва и преодолѣнія, дорога̀   намъ какъ символъ нашего лучшаго самоутвержденія, нашего «рѣшенія крѣпкаго — къ бытію высочайшему стремиться неустанно».

Взмывшій орелъ; прянувшій валъ; напряженіе столпное, и башенный вызовъ; четырегранный обелискъ, устремленный къ небесной монадѣ, — съуживающійся въ мѣру взлета и преломляющійся въ верховной близости предѣльнаго; таинственныя лѣстницы пирамидъ, съ четырехъ концовъ земли возводящія къ единой вершинѣ; «sursum corda» горныхъ главъ, — незыблемый побѣгъ земли отъ дольняго, окаменѣлый сиѣговымъ осіяннымъ престоломъ въ отрѣшенномъ торжествѣ послѣдняго достиженія, — вотъ образы того «возвышеннаго», которое взываетъ къ погребенному я въ насъ: «Лазаре,

гряди вонъ!» — и къ ограниченному я въ насъ завѣтомъ Августина: «Прейди самого себя» («transcende te ipsum»). Ибо, какъ, по слову Языкова,

такъ видъ восхожденія будитъ въ нашихъ темничныхъ глубинахъ божественныя эхо дерзновенной воли и окрыляетъ насъ внушеніемъ нашего «забытаго, себя забывшаго» могущества.

И когда на высшихъ ступеняхъ восхожденія совершается видимое измѣненіе, претвореніе восходящаго отъ земли и землѣ родного, тогда душу пронзаетъ побѣдное ликованіе, вѣщая радость запредѣльной свободы. Послѣдній крикъ Тютчева, при зрѣлище радуги:

и при видѣ Монблана:

«Возвышенное» въ эстетикѣ, поскольку оно представлено восхожденіемъ, по существу своему выходитъ за предѣлы эстетики, какъ феноменъ религіозный. Въ немъ скрыта символика теургической тайны и мистической антиноміи, чья священная формула и таинственный іероглифъ: «богоносецъ — богоборецъ». Не всѣ благодатные дары нисходятъ къ душѣ при одномъ условіи ея свѣтлой боговоспріимчивости; другіе требуютъ

богоборческаго почина; предлагая ихъ, Божество шепчетъ душѣ: «приди и возьми!» Правое богоборство Израиля исторгаетъ благословленіе. Возносящій жертву низводитъ божественное и становится богоносцемъ. Богоборческій и богоносный паѳосъ восхожденія разрѣшается въ жертвенное свершеніе. Это — паѳосъ трагедіи; она же есть жертвенное дѣйство.

Въ самомъ дѣлѣ, подвигъ восхожденія — подвигъ разлуки и расторженія, утраты и отдачи, отрѣшенія отъ своего и отъ себя ради дотолѣ чуждаго и ради себя иного.

Въ этомъ подвигѣ — любовь къ страданію, свободное самоутвержденіе страданія. Страданіе же можетъ быть вообще опредѣлено какъ оскудѣніе и изнеможеніе чрезъ обособленіе. И само искупительное страданіе за міръ не что иное, какъ обособленіе жертвоприносимаго, взявшаго на себя одного грѣхи всего міра. Въ мірѣ — круговая порука живыхъ силъ, — равно вины и благости; жертва — расплата одного, собою однимъ, за вселенскую поруку. Кто отъ міра обособляется за міръ, — за міръ умираетъ; онъ долженъ изнемочь и умереть, какъ сѣмя не прорастетъ, если не умретъ... Восторгомъ жертвеннаго запечатлѣнія исполняетъ насъ наша семицвѣтная, надъ пышноцвѣтной землей воздвигшаяся радуга, когда она

Восхожденіе — символъ того трагическаго, которое начинается, когда одинъ изъ участвующихъ въ хороводѣ Діонисовомъ выдѣляется изъ диѳирамбическаго сонма. Изъ безличной стихіи оргійнаго диѳирамба подъемлется возвышенный образъ трагическаго героя, выявляясь въ своей личной особенности, — героя, осужденнаго на гибель за это свое выдѣленіе и обличіе. Ибо жертвеннымъ служеніемъ изначала былъ диѳирамбъ, и выступающій на середину круга — жертва.

Во всякомъ восхожденіи — «incipit Tragoedia». Трагедія же знаменуетъ внѣшнюю гибель и внутреннее торжество человѣческаго самоутвержденія. Идея трагедіи — вмѣстѣ идея героизма и идея человѣчества; и слово этой двойственной идеи — богоборство.

Какъ начало существенно трагическое, восхожденіе по преимуществу человѣчно. Его одушевляютъ воля и алчба невозможнаго. Изъ избытка своей безграничности Божественное пожелало невозможнаго. И невозможное совершилось: Божественное забыло себя и опозналось раздѣльнымъ въ мірѣ граней. Кто выведетъ его изъ граней? Тотъ же извѣчный Эросъ Невозможнаго, божественнѣйшее наслѣдіе и печать человѣческаго духа.

II.

Но отрѣшенный, бѣлый разрывъ съ зеленымъ доломъ — еще не красота. Божественное благо, и нисходитъ, радуясь, долу. Достигнувъ заоблачныхъ троновъ, Красота обращаетъ ликъ назадъ — и улыбается землѣ.

Здѣсь впечатлѣніе красоты достигнуто столь же примиреніемъ, сколь противоположеніемъ, небеснаго и дольняго, улыбчивымъ сорадованіемъ и содружествомъ раздѣленнаго родного. И не даромъ, по Ѳеогнису, Музы воспѣли, что «прекрасное мило», когда небожители низошли на свадебный пиръ Кадма и Гармоніи: такъ пѣли Музы, и боги вторили, радуясь, за ними о милости прекраснаго.

«Когда могущество становится милостивымъ и нисходитъ въ зримое, — Красотой зову я такое нисхожденіе», — говоритъ Заратустра *).

Склоненіе вознесшейся линіи впервые низводитъ на насъ очарованіе прекраснаго. Прекрасенъ нагнувшійся вѣнчикомъ къ землѣ цвѣтокъ, и Нарциссъ прекрасенъ надъ зеркаломъ влаги. Прекрасны наклонъ древесныхъ вѣтвей и наитіе лѣтняго ливня изъ нависшей тучи. И ночь прекрасна осѣненіемъ многоочитой тайны.

Насъ плѣняетъ зрѣлище подъема, разрѣшающагося въ нисхожденіе. Вселенскимъ благовѣстіемъ красоты цѣлуетъ и милуетъ насъ небосклонъ, и миритъ и увѣряетъ радуга. Куполъ и дуга устрояютъ душу. Всѣ взоры, горя, обращаются къ заходящему солнцу: но уже восходъ зачинаетъ тайно восторги заката.

Гармоничны треугольный тимпанъ — «орелъ» (ἀέτωμα) — греческаго портика и пирамидальныя группы Рафаэля. Солнечными игристыми брызгами ниспадаютъ, разрѣшившись въ искристыхъ scherzi, на землю звѣздныя adagio Бетховена. Волнистыми колебаніями восклоновъ и паденій пьянятъ хороводы Наядъ и ритмы Музъ.

Нисхожденіе — символъ дара. Прекрасенъ нисходящій съ высоты дароносецъ небесной влаги: такимъ, среди античныхъ мраморовъ, предстоитъ намъ брадатый Діонисъ, въ широкой столѣ, возносящій рукой плоскую чашу, — влажный богъ, одождяющій и животворящій землю амбросійнымъ хмелемъ, веселящій виномъ сердца людей... «И только даръ милъ. Только для дара стоитъ жить»...

Смѣхъ, эта «радость преодолѣнія», — убійство, или земная пощада. Улыбка — пощада окрыленная. Улыбчива милостивая Красота.

Восхожденіе — разрывъ и разлука; нисхожденіе — возвратъ и благовѣстіе побѣды. То — «слава въ вышнихъ»; это — «на землѣ миръ». Восхожденіе — Нѣтъ Землѣ; нисхожденіе — «кроткій лучъ таинственнаго Да».

Мы, земнородные, можемъ воспринимать Красоту только въ категоріяхъ красоты земной. Душа Земли —

наша Красота. Итакъ, нѣтъ для насъ красоты, если нарушена заповѣдь: «Вѣрнымъ пребудь Землѣ».

Оттого наше воспріятіе прекраснаго слагается одновременно изъ воспріятія окрыленнаго преодолѣнія земной косности и воспріятія новаго обращенія къ лону Земли. Эти восторги въ насъ — какъ бы дыханіе самой Матери, воздыхающей къ Небу и снова вбирающей въ свою грудь Небо. Тяжки ея вздохи, и легки вдыханія. Легка Красота. «Легкою стопой приближается божественное»...

И въ наши мгновенія восторговъ красоты, мы знаемъ:

Такъ Красота, всякій разъ снова нисходя на землю съ дарами Неба, знаменуетъ вѣчное обрученіе Духа съ Душою Міра, являясь предъ нами непрестанно обновляющимся прообразомъ и обѣтованіемъ вселенскаго Преображенія.

Явственно внутреннее тожество красоты и добра. Ибо скрытое начало добра — то же, что начало красоты; имя ему — нисхожденіе. Духъ подымается изъ граней личнаго, чтобы низойти въ сферу того личнаго, которое лежитъ уже внѣ тѣснаго я. Божественное солнце какъ бы притягиваетъ вверхъ влагу чувства, чтобы оросить ея истаявшимъ облакомъ землю. Это восхожденіе и нисхожденіе — психологическая основа

добра; только справедливость направляется по продольной линіи, линіи равенства, которую она излюбила.

Въ нисхожденіи, этомъ принципѣ красоты и добра вмѣстѣ, нѣтъ гордости. Напротивъ, восхожденіе, взятое какъ отвлеченное начало, имѣетъ въ себѣ что то горделивое и жестокое. Доброе чувство и къ сильнѣйшему и высшему — все-же нисхожденіе. Тѣмъ и прекрасна доброта, направленная на могущество, что она все же нисхожденіе и предполагаетъ предварительнымъ условіемъ возвышеніе слабѣйшаго въ сферу, высочайшую могущества. Allegretto Седьмой Симфоніи Бетховена и изъ дѣтскихъ глазъ исторгнетъ слезы. Но что это allegretto? Плачъ ли то Бога надъ міромъ? Или — человѣка надъ Богомъ?

Красота христіанства — красота нисхожденія. Христіанская идея дала человѣку прекраснѣйшія слезы: слезы человѣка надъ Богомъ. Прекрасенъ плачъ мироносицъ...

Эти восхожденіе и нисхожденіе — лѣстница, приснившаяся Іакову, и то взаимное тайнодѣяніе встрѣчныхъ духовъ, двигателей и живителей земной и горней сферы, обмѣнивающихся водоносами міровой влаги, — которое Фаустъ созерцаетъ въ сокровенномъ начертаніи Макрокосма: «какъ силы небесныя восходятъ и нисходятъ, простирая другъ другу золотыя бадьи!»

III.

Ho не всегда нисхожденіе — милость мира, благодатный возвратъ и радостное возсоединеніе. Есть

нисхожденіе, какъ разрывъ. Есть «упоеніе на краю мрачной бездны»: его зналъ Пушкинъ въ миги своихъ запредѣльныхъ проникновеній...

Кто? — Діонисъ, богъ нисхожденія, какъ разрыва, Діонисъ — жертва божественная, — отрокъ, заглянувшій въ темное зеркало и растерзанный внезапно обставшими младенца Титанами.

Туда, за низвергающимися, кипящими въ бездонности силами, въ пропасть, зіяющую мутнымъ взоромъ безумья!..

вотъ — чарующее внушеніе и властный голосъ бездны...

Таково, послѣ «возвышеннаго», въ выше опредѣленномъ смыслъ, и послѣ «прекраснаго», принципъ котораго — милость нисхожденія, — третье, демоническое, начало нашихъ эстетическихъ волненій: имя ему — хаотическое. Его образы — оборвавшійся, прядающій въ

глубь ключъ и рушащійся водопадъ, магія проваловъ и темныхъ колодцевъ, чудовищныя тайны подземныхъ и подводныхъ глубинъ, ларвы лабиринтныхъ блужданій, молнійныя личины смѣсившихся въ бурѣ стихій. Это царство не золотосолнечныхъ и алмазно-бѣлыхъ подъемовъ въ лазурь и не розовыхъ и изумрудныхъ возвратовъ къ землѣ, но темнаго пурпура преисподней.

Всякое переживаніе эстетическаго порядка исторгаетъ духъ изъ граней личнаго. Восторгъ восхожденія утверждаетъ сверхличное. Нисхожденіе, какъ принципъ художественнаго вдохновенія (по словоупотребленію Пушкина), обращаетъ духъ ко внѣличному. Хаотическое, раскрывающееся въ психологической категоріи изступленія, — безлично. Оно окончательно упраздняетъ всѣ грани.

Это царство не знаетъ межей и предѣловъ. Всѣ формы разрушены, грани сняты, зыблются и исчезаютъ лики, нѣтъ личности. Бѣлая кипень одна покрываетъ жадное ру́шенье водъ.

Въ этихъ нѣдрахъ чреватой ночи, гдѣ гнѣздятся глубинные корни пола, нѣтъ разлуки пола. Если мужественно восхожденіе, и нисхожденіе отвѣчаетъ началу женскому, если тамъ лучится Аполлонъ и здѣсь улыбается Афродита, — то хаотическая сфера — область двуполаго, мужеженскаго Діониса. Въ ней становленіе соединяетъ оба пола ощупью темныхъ зачатій.

Эта область поистинѣ берегъ «по ту сторону добра и зла». Она демонична демонизмомъ стихій, но не зла. Это — плодотворное лоно, а не дьявольское окостенѣніе. Дьяволъ разводитъ свои костры въ ледяныхъ тѣснинахъ, и сжигая — завидуетъ горящему, и не можетъ самъ отогрѣться у его пламеней.

Ужасъ нисхожденія въ хаотическое зоветъ насъ

могущественнѣйшимъ изъ зововъ, повелительнѣйшимъ изъ внушеній: онъ зоветъ насъ — потерять самихъ себя.

И могущественнѣйшее изъ искусствъ — Музыка — властительно поетъ намъ этими голосами ночныхъ Сиренъ глубины, — чтобы потомъ вознести насъ по произволу изъ своихъ пучинъ (какъ «хаосъ раждаетъ звѣзду») взвивающейся линіей возвышеннаго и возвратить очищенными и усиленными землѣ благимъ нисхожденіемъ Красоты. Какъ Антей изнемогаетъ отъединеніемъ отъ земли, такъ мы оскудѣли бы конечнымъ отрѣшеніемъ отъ «древняго», отъ «родимаго» хаоса. Гдѣ-то, глубоко, глубоко подъ нами, «поютъ намъ пѣснь родного звона неотлучимые ключи»...

ритмъ природы не можетъ не быть ритмомъ нашей жизни. Все наше строительство — только перестроеніе граней. Всѣ грани становятся ложными. Но живому — нѣтъ грани. «Хаосъ воленъ, хаосъ правъ»!..

Выше возноси вѣющее знамя, Эксцельсіоръ! Толпа внизу будетъ кричать тебѣ вслѣдъ: «Отступникъ! измѣнникъ! бѣглецъ!» За тобой твоя святая тропа, открытая дерзновеннымъ. И знамя водружено... —

Для нашихъ земныхъ перспективъ нисхожденіе есть поглощеніе частнаго общимъ. Нуженъ и святъ первый мигъ діонисійскихъ очищеній: соединеніе съ низшимъ, глубиннымъ богомъ, говорящимъ Да Природѣ, какъ она есть. Все нужно принять въ себя, какъ оно есть въ великомъ цѣломъ, и весь міръ заключить въ сердце. Источникъ всей силы и всей жизни это временное освобожденіе отъ себя и раскрытіе души живымъ струямъ, бьющимъ изъ самыхъ нѣдръ міра. Тогда только человѣкъ, утратившій свою личную волю, себя потерявшій, находитъ свое предвѣчное истинное воленіе и дѣлается страдательнымъ орудіемъ живущаго въ немъ бога, — его носитель, тирсоносецъ, богоносецъ. Тогда впервые говоритъ онъ свое правое Да своему сокровенному богу, свое сверхличное Да — уже не міру, а сверхмірному, тогда впервые волитъ творчески: ибо волить творчески, значитъ волить безвольно.

Въ образѣ «пѣнорожденной» Афродиты древнее проникновеніе совмѣстило всѣ три начала прекраснаго. Изъ пѣнящагося хаоса возникаетъ, какъ вырастающій къ небу міровой цвѣтокъ, богиня, — «Афрогенія», «Анадіомена». Пучиной рожденная, подъемлется — и уже объемлетъ небо, — «Уранія», «Астерія». И, «златотронная», уже къ землѣ склонила милостивый ликъ; «улыбчивая», близится легкою стопой къ смертнымъ... И влюбленный міръ славословитъ, колѣнопреклоненный, божественное нисхожденіе «Всенародной» (Πάνδημος).

Первая электронная публикация — РВБ.