Какъ перекликъ подъемлютъ журавли,
Простершися подоблачной станицей, —
И стонъ виситъ надъ наготой земли:

Стенали мы, влачася вереницей,
Средь горъ глухихъ обрѣсть себѣ гроба,
Подъ скорбною согбенны власяницей.

Мужей и женъ, владыку и раба
Равняла Смерть; надъ ловомъ душъ витая,
И въ сѣть одну влекущая Судьба.

Такъ мотыльковъ мятущаяся стая
Летитъ въ ночи на свѣточъ огневой
И пламень пьетъ, въ лучахъ палящихъ тая.

Затѣмъ что всѣ мы, плѣнены молвой:
«Всталъ древній Сфинксъ губить вопросомъ новымъ», —
Шли волею на подвигъ роковой

(Коль демона покорствовать оковамъ,
Который въ насъ, и вольнымъ быть — одно)...
Такъ шествуя, въ хваленіи суровомъ

Мы слили плачъ, — ущелій гулкихъ дно
Намъ вторило немолкнущимъ рыданьемъ, —
И пѣли мы непѣтое давно:

«О, вѣчный Сфинксъ! когда бъ намъ оправданьемъ
Былъ предъ тобой духовный лютый гладъ,
Обманутый истомнымъ ожиданьемъ, —

«Ты бъ пощадилъ... Но что́ твоихъ пощадъ
Намъ былъ бы даръ, когда бы язвой жгучей
Въ насъ вѣчно жилъ тобою влитый ядъ?..

«Се жертва: встань, пожри! Рокъ неминучій
Согласные срѣтаемъ. Ибо чей
Не смеркнетъ духъ предъ руною пѣвучей?

«И гдѣ маякъ въ ночи́ твоихъ рѣчей?..
Идемъ — очей твоихъ во хладъ безвольный
Да погрузимъ послѣдній взоръ очей!..

«Тебя мы любимъ, Сфинксъ! Мы — кринъ юдольный,
Ты — знойный лучъ. Пройди межъ чадъ весны,
Какъ серпъ огня дубравой густосмольной!

«Тобой лишь намъ земные дни красны.
Ты, вѣчный, живъ: тобой живутъ надежды,
Тобой въ ночи́ цвѣтутъ намъ вѣры сны.

Пожри слѣпцовъ: имъ сны сомкнули вѣжды!..
И смерть твоей утратой лишь горька:
Зане земля и твердь — твои одежды»...

Такъ пѣлъ нашъ гладъ. И смертная тоска
Легла на грудь. Еще, какъ вранъ, надъ бездной
Кружилъ отзывъ... И, вотъ, издалека́,

Какъ блѣдный лучъ надъ хлябію беззвѣздной,
Къ намъ долетѣлъ, въ духъ мертвый жизнь лія,
Гласъ радости — душъ братскихъ гласъ любезный:

Притекшихъ прежде пѣла гимнъ семья...
И, взорами другъ друга вопрошая,
Молчали мы, надежду затая,

Впередъ стопой крылатой поспѣшая...
И внятенъ сталъ той пѣсни чудный складъ,
И такъ звучалъ, погорье оглашая:

«Тобой, о, Сфинксъ! пакирожденныхъ чадъ
Прими восторгъ и пирный кликъ запѣва,
Забвенья лотосъ, утолившій гладъ!

«Ты насъ изъялъ изъ гибельнаго зѣва;
Ты намъ отверзъ на міръ твой очеса;
Дыханьемъ устъ твоихъ мы дышимъ, дѣва!

«Намъ духъ пьянитъ недольняя роса...
Иль первыхъ лѣтъ то сладостныя слёзы?..
А въ очи намъ смѣются небеса!..

«Вы, рдяныя, изъ груди рвитесь, розы!
Ты жъ, о, Любовь! о, новое вино!
Мчи вешнія надъ полнымъ сердцемъ грозы!..

«Гдѣ ты? гдѣ я? Не всѣ ли мы — одно?..
О, тайна тайнъ! ее жъ открыло въ боли
Сердецъ, тобой опустошенныхъ, дно»...

Какъ узники, изъ мрачныхъ стѣнъ неволи
Ведомые на милость, шепчутъ: «Казнь!..
Увы, не ждетъ година лютой доли!..»

И встрѣчныхъ лицъ веселую пріязнь,
И свѣтлый станъ за сѣти мнятъ обмана,
И изъ надеждъ вновь черпаютъ боязнь:

Такъ съ крутизны на ликованье стана
Глядѣли мы... Они жъ на встрѣчу шли,
И въ персяхъ ихъ зіяла кровью рана.

И, язвы намъ являя издали́:
«Вотъ стигмы Сфинкса!» въ радости взывали:
«Днесь, братья, міръ и васъ мы обрѣли!»

И насъ въ уста любовно цѣловали,
И вязью розъ альпійскихъ и хвои
Подгорныхъ пихтъ чело намъ увивали;

И внизъ вели, гдѣ тяжкія струи
Спятъ омутомъ предъ сумрачной пещерой
И крадутъ блескъ мгновенной чешуи.

Насъ укрѣпить они алкали вѣрой;
Но полый долъ въ сомкнувшихся горахъ,
Мракъ озера, базальтъ утесовъ сѣрый

И мохъ скупой — все въ насъ растило страхъ...
Они же: «Здѣсь его напечатлѣнье!» —
Кричали намъ, и лобызали прахъ.

И виденъ былъ въ пещерномъ углубленьѣ,
Гдѣ до песковъ пясть Звѣря досягла,
Ужасный слѣдъ... И ждали мы въ томленьѣ...

И, вотъ, жива подъ сводомъ стала мгла,
И львицы тѣнь, грозящей прянуть, разомъ
Означилась и стройно возлегла...

Ты, кто моимъ напечатлѣть разсказомъ
Мнишь тайны сей явленіе въ умѣ,
Плѣнъ устъ моихъ прости и смутный разумъ!

Когда твой духъ очами зрѣлъ во тьмѣ
Тѣ образы, что́ за тѣлами рѣютъ,
Какъ волнъ бразды, сопутныя кормѣ,

И смолкшихъ струнъ отгуломъ вѣчнымъ вѣютъ:
Ихъ полый взоръ ты зналъ, безликій ликъ —
И дрожь, когда въ корняхъ власы хладѣютъ.

Намъ память говоритъ; лишь ей — языкъ.
Но что́ нашъ кликъ тебѣ напомнить можетъ,
Зѣвъ ужаса, стоустый, смутный кликъ?

Такъ зубъ тоски унылой сердце гложетъ,
Когда заря, какъ похоронный звонъ,
Гласитъ, мертва, что солнце изнеможетъ;

Встаетъ, мрача землистый небосклонъ,
Затменное и въ пеплѣ тлѣетъ око
Слѣпого дня; его жъ встрѣчаетъ стонъ

Живыхъ; вся тварь бѣжитъ, таяся рока,
Въ притоны тьмы, — лишь Человѣкъ лица
Не отвратитъ отъ мертваго востока,

Самъ — пыль и пеплъ: но Гелій безъ вѣнца
И тлѣнъ небесъ зрачки испуга чарой
Властительной влекутъ... Такъ Звѣрь сердца,

Испепеляя, влекъ! И лапой ярой
Онъ прахъ взметалъ... Но былъ безжизненъ хладъ
Чертъ дѣвственныхъ подъ тусклою тіарой, —

Прекрасныхъ чертъ, когда бъ не горькій ядъ
Безкровныхъ устъ, и чуждое обличье,
И тѣнь ланитъ, и, въ сумракѣ лампадъ,

Мощамъ, въ гробахъ темнѣющимъ, величье
Недвижностью подобное, и свѣтъ
Внутрь впавшихъ глазъ въ мерцающемъ двуличьѣ,

Внутрь видящихъ загадочное Нѣтъ
Съ далекимъ Да въ бореньѣ и сліяньѣ —
Двухъ вѣчностей истомный пересвѣтъ, —

Когда бы дѣвы зракъ не одѣянье
Тьмы близкой былъ и вѣщею тоской
Не обличалъ грозящее зіянье, —

Прекрасенъ былъ бы сумрачный покой
Чертъ неземныхъ, извѣчныхъ и забвенныхъ...
И, воззрясь въ нихъ, мы тяжкою рѣкой

Текли на свѣтъ сихъ взоровъ сокровенныхъ,
Къ симъ мертвеннымъ влекомые устамъ
Желаніемъ лобзаній дерзновенныхъ,

Подобяся дубовъ сухимъ листамъ,
Что́ вихрь костра въ расщепы скалъ вдыхаетъ
Къ зажженнымъ въ ночь осеннюю кустамъ

Терновника, предъ сводъ, гдѣ отдыхаетъ
Въ теплѣ пастухъ... И, вотъ, ужъ страха нѣтъ
Въ моей груди; и сякнетъ, и стихаетъ

Родникъ живого Я... И близко Нѣтъ
Двухъ вѣчныхъ глазъ зіяетъ надо мною
Могилою надеждъ... И меркнетъ свѣтъ...

И новый свѣтъ нахлынувшей волною
Мой духъ воззвалъ, и зрящая среда
Слѣпительной разверзлась глубиною.

И въ оный мигъ, какъ творческаго Да
Я грудью мечъ вдыхалъ молніегранный,
Уста ожгло прикосновеньемъ льда

Лобзанье мертвыхъ устъ; и долгой раной
Плугъ роковой кровавую межъ двухъ
Сосцовъ бразду мнѣ взрылъ въ груди раздранной

Отъ выи внизъ, — и, мнилось, въ боли духъ
Съ божественныхъ высотъ къ землѣ и ночи,
Какъ сѣмя, вергнутъ, палъ... И свѣтъ потухъ...

И снова Да тѣхъ глазъ мнѣ свѣтитъ въ очи,
И дышитъ грудь, и грудь палитъ любовь
Вселенская въ единомъ средоточьи;

И льнетъ къ устамъ устъ мертвыхъ ледъ; и кровь
Изъ сердца бьетъ подъ плугомъ ласки львиной,
Что́ чрезъ всю грудь взрѣзаетъ накрестъ новь.

И вширь объялъ я милостью единой
Творенья гробъ, творенья колыбель...
И духъ изсякъ, и сталъ я темной глиной...

И съ третьимъ Да вернулся духъ въ скудель;
Я ветхаго пріяла пепелъ урна;
Крещенія свершилася купель...

Вѣкъ золотой и вертоградъ Сатурна
Будившія въ отзву́кахъ вѣщихъ лиръ,
Скажите вы, была ли твердь лазурна,

Святыя Музы! сколь былъ красенъ міръ,
Когда сѣвъ розъ мнѣ всталъ изъ крови черной
И въ срѣтенье запечатлѣнный клиръ

Пѣлъ: «Слава въ вышнихъ! Миръ землѣ покорной,
Миръ агнцамъ, вшедшимъ дверью вѣрныхъ стадъ!»
О, препояшьте силой животворной

Залетныхъ грезъ Эдема лирный ладъ,
Вы, Музы! Прочь съ очей пѣвца повязки!
Дней дѣвственныхъ явите, дѣвы, садъ,

Коль вѣчно вамъ цвѣтутъ тѣхъ радугъ краски!..
И я воспѣлъ: «Творенья! любо намъ
Нестись вкругъ солнцъ, собратьямъ звѣздной пляски, —

«Божественнымъ ввѣряя сердце снамъ!
Нетяжко мчатъ и вамъ, горамъ тяжелымъ,
Вихрь вѣчный вслѣдъ эѳирнымъ быстрина́мъ!»

Зане духъ пѣлъ во мнѣ; и, что глаголомъ
Не изъяснить, глаголали уста.
И нынѣ, знай, не рѣзвымъ произволомъ

Бездомныхъ крылъ зоветъ меня мечта
Въ родимый рай и первую обитель,
Но онаго блаженства нѣмота.

И сердце, чувствъ таинственныхъ ревнитель, —
Устъ плѣнныхъ стражъ стыдливый: я предамъ
Свое въ чужомъ вольнѣй, какъ чуждый зритель.

Лилъ голосистый ливень. Вслѣдъ стадамъ
Козъ молнійныхъ кидались скимны — громы.
Ихъ играмъ вторилъ гротъ, гдѣ спалъ Адамъ.

И Жизнь, склонясь, разъемлетъ облакъ дремы:
«Ко мнѣ, Адамъ! и та́къ, со мной, дремли!..
Развязанъ плѣнъ избыточной истомы:

«Духъ сладкій легокъ»... — «О, жена! внемли.
Чрезъ небеса небесъ гремитъ Осанна!»
— «Изъ нѣдръ благоухаетъ грудь земли...

«Молись Адамъ!..» И, съ жертвой тучъ сліянна,
Струится бурно жертва легкихъ слезъ...
А твердь, луной днесвѣтлой осіянна,

Уже почіетъ отъ восторга грозъ.
Послѣднихъ тучъ рѣдѣютъ, рвутся ткани;
Алмазный дождь роняетъ нѣга лозъ;

Загрезилъ соловей; стадятся лани;
И лижутъ левъ и змій единыхъ Двухъ
Простертыя съ благословеньемъ длани.

Двухъ барсовъ станъ сребристый, снѣжный пухъ
Двухъ кроликовъ, двухъ горлицъ благосклонно
Съ подругою божественный пастухъ,

Возсѣвъ надъ влагой, глядитъ. — Ясно лоно
Глубокихъ водъ. Спятъ лотосы... — «Что́ нѣтъ,
Адамъ, тѣхъ звѣздъ на полѣ небосклона?

«Въ сіяньи сокровенныя, привѣтъ!» —
И, се, любви желаньемъ притяженный,
Мгновенныхъ звѣздъ цвѣтетъ и блекнетъ свѣтъ...

Еще слѣпитъ ихъ слава взоръ смеженный...
Палъ долу взоръ — тамъ горній тихъ эѳиръ,
И зритъ чета свой обликъ отраженный.

И, какъ въ зеркальной вѣчности Надиръ
Глядитъ въ Зенитъ зеницею Зенита, —
Въ единыхъ Двухъ себѣ дивится міръ...

О, нѣжностью зардѣвшая ланита!
Подъятый, встрѣченный, сліянный взглядъ!
О, воля двухъ, въ единой волѣ слита!

О, полный край! О, вѣчно сытый гладъ!
И вы, любви всечувственной объятья,
Вселенскій трепетъ дѣвственныхъ усладъ!..

Мы жъ вопрошали: «Не идти ль намъ, братья,
Гортань увлажить міра — дождь пролить
На засуху стариннаго заклятья?»

Но какъ таящимъ радость любо длить
Тоску друзей и медлить свѣтлой вѣстью,
Чтобъ алчныхъ гладъ обильнѣй утолить, —

Изволилось: міръ ждущій братней местью
Томя, пребыть до утра вкупѣ тамъ,
Хоть сердце поспѣшало къ благовѣстью

Увѣнчаны, по свѣтлымъ высотамъ
Блуждали мы; пророческія рѣчи
Духъ повѣрялъ невѣдущимъ устамъ.

Тайнъ явственныхъ общеньемъ были встрѣчи;
Иныя намъ открылись имена;
Предслышалъ слухъ; глазъ прозрѣвалъ далече;

Вселенскаго мы были грезой сна...
И ты рвала рукой прекрасной, Лія,
Цвѣты луговъ, гдѣ шла съ тобой Весна!

Тебя, Рахиль, увидѣлъ издали́ я,
Чьихъ даръ очей — дивиться, устъ — молчать.
Глядѣла возлѣ въ небеса Марія.

И ты, любовь горѣвшая вѣщать,
Святынѣ устъ ввѣряла, Магдалина,
Умильнаго лобзанія печать!

И хорами, и плясками долина
Святилась. Серна кручъ и дебрей волкъ,
Не трепеща, шли въ таборъ властелина, —

И въ яромъ сердцѣ хищный зовъ умолкъ;
И голубей бѣлѣла въ небѣ стая,
И несъ «Едино Я» хоругвью полкъ.

Но свѣтъ тучнѣй; и тѣнь высотъ густая
Ужъ до подножій Сфинкса досягла.
Ключи бѣгутъ, Пактолами блистая;

Отъ дольнихъ волнъ ночная всходитъ мгла.
И сонмъ дѣтей вѣнокъ благоуханный,
Играя, сплелъ вкругъ Сфинксова чела.

Такъ онъ лежалъ надъ влагой, увѣнчанный,
Въ закатѣ дня, и праздничнымъ челомъ
Мерцалъ въ струяхъ померкшихъ грезой странной.

Пелъ тихій свѣтъ вечерній нашъ псаломъ;
И палъ одинъ отъ стаи голубиной
Предъ Сфинксомъ — свѣта горняго посломъ.

Голубка вслѣдъ примчалась... И единый
Зѣвъ ужаса исторгся, слитный, вновь:
Лучъ крови брызнулъ изъ-подъ лапы львиной...

Порхаетъ, бьется вкругъ въ тоскѣ любовь —
И пястью Звѣрь покрылъ голубку... Алость
Слѣпитъ... Весь долъ въ крови... И солнце — кровь...

Растерзанъ онъ. Она все бьется... Малость
Двухъ малыхъ жертвъ отравленнѣй язвитъ...
Какъ дикій вихрь, объемлетъ сердце жалость...

И таетъ Сфинксъ во мглѣ — и, страшный видъ! —
Ты возстаешь, Ты, Жалость! Лютымъ тёрномъ,
Въ кровавыхъ капляхъ, мертвый лобъ увитъ...

Ты выходцемъ могилы непокорнымъ,
Зарытая, встаешь! Въ глухомъ плѣну —
Давящемъ, узкомъ, плотномъ, душномъ, чёрномъ —

Проснулась ты, и билась, и ко сну
Съ проклятіемъ вернулась... И вампиромъ
Воскресла — съ нами праздновать весну,

Забытая любви безпечнымъ пиромъ, —
Дабы призракъ твоихъ болящихъ ранъ
Мы роковымъ обо́жили кумиромъ!..

Былъ ликъ борьбой отчаянья раздранъ;
Висѣла плоть, разлучена съ костями;
Къ груди прильпнувъ, терзалъ голодный вранъ

Снѣдь черную, зіявшую пастями
Подъ вретищемъ... Она жъ рвала власы
И въ грудь впивалась дикими ногтями,

И съ пальцевъ кровь лилась. Святой красы
Меркъ въ искаженьи слѣпокъ величавый;
А очи — что въ разгарѣ ловчемъ псы,

Распалены потѣхою кровавой, —
Алканьемъ острымъ пристальныхъ огней
Свой поглощали ловъ тысячеглавый.

И сонмъ стоялъ, грудь обнаживъ, предъ ней;
И раной устъ изъ ранъ ихъ, припадая,
Она пила — жаднѣй, жаднѣй, жаднѣй...

И, подъ лобзаньемъ алымъ увядая,
Они клонились... Кровію истечь
Былъ страстныхъ рокъ, — вампира упреждая

Желаньемъ устъ. Уединеннымъ мечъ
Быль судъ. Тѣ на пути къ вершинѣ Лобной
Ницъ пали подъ крестомъ. Иныхъ обречь

Себя волнамъ звалъ демонъ. Пламень злобный
Снѣдалъ воздвигшихъ на себя раздоръ,
Той, Одержимой, бѣшенству подобный.

И въ сердцѣ всѣхъ на всѣхъ горитъ укоръ...
Ужъ ненависть подъ ночью брови жалитъ...
Зоветъ на судъ Того слѣпцовъ соборъ,

Чье Имя жизнь въ бореньи смертномъ хвалитъ...
Кровавыхъ жертвъ взалкалъ сердецъ расколъ...
Ужъ волкъ на серну пасть, щетинясь, скалитъ;

На горлицу изъ облакъ бьетъ соко́лъ...
И міръ — добыча змѣевласыхъ Фурій,
И райскій лучъ отмщенъ геенной золъ!..

Я прочь пошелъ, больного пса понурѣй,
Не глядя вслѣдъ, на зовъ лучей изъ мглы, —
Крутимый листъ его спалившей бурей,

Бѣглецъ въ степи влачащій кандалы,
Погони дичь... Навстрѣчу мнѣ паренье
Склоняли въ долъ голодные орлы.

Ты былъ мой вождь, великое Презрѣнье!
На мигъ тобой духъ всталъ и цѣлъ, и зрячъ!
Внушило ты послѣднее боренье,

Блюдущій жертвъ на пиръ меча палачъ!
Ты былъ мой вождь изъ горестной юдоли,
Чей эхо вслѣдъ взрывало лютый плачъ!

«Тѣнь по пятамъ! Бѣги ея неволи!» —
Такъ гналъ меня спасающій твой страхъ,
Послѣдній ключъ жизнетворящей воли.

Тебя вдохнувъ, дышать не хочетъ прахъ;
Не жаждетъ грудь, вкусивъ твоей полыни,
О, вожделѣнный даръ въ земныхъ дарахъ!

Одинъ я былъ въ гробахъ твоей пустыни;
И міръ былъ я, и міръ судить я смѣлъ.
Я, замкнутый кольцомъ твоей твердыни,

Не вспоминать, не видѣть разумѣлъ...
Вечерній лучъ ласкалъ луга нагорій;
Свирѣли гласъ звалъ, таялъ и нѣмѣлъ —

Молитвенъ, какъ напѣвъ святыхъ ѳеорій,
Таинственъ, какъ дубравы вѣщей гулъ,
Плѣнителенъ, какъ дали теплыхъ взморій...

То молкъ въ горахъ, то ближе онъ тянулъ...
Лучъ вверхъ скользилъ, за мною догорая...
Шелъ отрокъ-поводырь и въ трости дулъ.

На посохъ странныхъ немощь опирая
Свою и старца, за вождемъ надеждъ
У стремнаго явилась дѣва края.

Мнѣ снятся тѣнь ея склоненныхъ вѣждъ,
Чела покой высокій, устъ унылыхъ
Печать, и блѣдный ликъ, и ночь одеждъ.

И какъ луна въ дали небесъ застылыхъ
Стоитъ, блѣдна, и тучъ края бѣлитъ,
А мракъ уснулъ подъ сѣнью среброкрылыхъ:

На рунахъ тѣхъ, въ которыхъ время длитъ
Истому дней и скорбь земного склона,
Межъ вѣдущихъ сѣдинъ сіялъ, разлитъ,

Отсвѣтный миръ иного небосклона
Надъ бровью пришлеца. И молвилъ онъ:
«Дитя слѣпого старца, Антигона!» —

Я мнилъ: мой духъ объялъ высокій сонъ...—
«Кто звалъ меня? И чей до насъ восходитъ
Глухой мольбой страданья многій стонъ?»

И темный рокъ очей она возводитъ,
Вперяетъ вдаль покорный рокъ очей...
Еще душа моя, тоскуя, бродитъ

Межъ арфъ ночныхъ звучавшихъ мнѣ рѣчей...
Вѣщала: «Сонмъ я вижу разноликій,
Погоню псовъ и пламени бичей.

«Отверста грудь ихъ; въ сердцѣ ужасъ дикій;
На ихъ челѣ безумія печать;
Ихъ гонитъ месть Эринніи великой.

«Они бѣгутъ, какъ звѣрь, его жъ кончать
Презрѣлъ ловецъ, постигнувъ смертнымъ жаломъ.
Но ты смотри; мнѣ надлежитъ молчать...»

И темнымъ окружилась покрываломъ...
Я жъ братій сонмъ, влекущійся изъ вратъ
Ночныхъ тѣснинъ, узрѣлъ въ соборѣ маломъ.

И первые: «Утішенъ будь, о, братъ!»
Взывали мнѣ: «Мара́ насъ обольщаетъ,
И грезимъ мы сей міръ кровавыхъ страдъ!

«Но лживый сонъ не вѣкъ отягощаетъ
Покорный духъ: бьетъ въ брегъ свой Океанъ
И близкую свободу возвѣщаетъ.

«Смерть — жизнь, жизнь — смерть; и жизнь, и смерть — обманъ.
Проникни плѣнъ; но вѣрь надеждамъ гроба.
Познай: ты спишь, — и смѣйся боли ранъ!»

Ведомыхъ вслѣдъ на тѣхъ воздвиглась злоба:
«Зачѣмъ очей мы угасили свѣтъ?
И древней тьмы пріяла насъ утроба?

«Не видѣть былъ, не вѣдать нашъ завѣтъ:
Но міръ все въ насъ. О, вѣчное боренье!
Кричимъ: тебя, ужасный призракъ, нѣтъ! —

«Вотще! Ночь — свѣтъ... Безвѣкихъ глазъ вперенье
Въ недвижный смотритъ день... И все свѣтлѣй
Безплотное, безжалостное зрѣнье!..»

А ихъ вожди: «Ты благостный елей
Насъ въ міръ нести почто учила, Лія?
Приди, на сихъ цілительный пролей!

«Не милосердіемъ сердца чужія
Уврачевать! Но мы росою дѣлъ
Должны гасить о главахъ многихъ змія...»

Ихъ ближними духъ ярости владѣлъ:
«Добро, рабы, тлетворной слуги Дѣвы,
Ея жъ истлѣть дыханьемъ вашъ удѣлъ!

«Какъ саранча, пожремъ мы ваши сѣвы,
И змія сѣвъ земли взлелѣетъ новь!
Мы смертію насытимъ Смерти зѣвы,

«И жизни пить дадимъ живую кровь!
На Зла престолъ мы сядемъ, торжествуя,
Въ месть, что на казнь насъ предала любовь!..»

Я жъ, взоръ водя, не обрѣталъ, тоскуя,
Возлюбленныхъ и вѣрныхъ и святыхъ...
И, се, съ вершинъ нисходитъ «Аллилуйя...»

На мигъ чрезъ дверь тумановъ золотыхъ
Мнѣ лунный серпъ явился тѣнью блѣдной
И агнцевъ снѣгъ на гребнѣ горъ крутыхъ.

Безъ пастыря, тропою неизслѣдной,
Несъ кровію запечатлѣнный ликъ
Къ восточному склоненью гимнъ побѣдный.

Мой дрогнулъ духъ, и долу я поникъ,
И ждалъ суда, какъ колосъ жатвы серпной...
И слышу: «Встань!..» То вѣщій былъ старикъ.

«Рунъ Сфинксовыхъ толковникъ страстотерпный,
Слѣпецъ святый!» къ нему воззвавъ, я рекъ:
«Будь зрячимъ вождь въ напасти неисчерпной!

«Прозри намъ свѣтъ за тайной темныхъ вѣкъ!
Гладъ древней тьмы ты древле усыпившій
Единымъ разрѣшеньемъ: Человѣкъ!

«О, ты, до дна земли потиръ испившій,
Ты, рокъ грѣха подъявшій безъ вины
И волею невольный искупившій!

«Всечеловѣкъ!.. Вотще ль, твои сыны,
Погибнемъ здѣсь?.. Но духъ уже предчуетъ:
Возстанемъ мы, тобой исцѣлены!

«Твой ликъ одинъ недугъ сердецъ врачуетъ,
Твой гласъ одинъ страстей утишитъ споръ!
Свой темный грѣхъ раскаянье бичуетъ,

«И на себя подъемлется укоръ...
Тебя зовемъ, спасенья мистагога,
Тебя — судью — на судъ и приговоръ:

«Гдѣ къ родникамъ чистительнымъ дорога?
Гдѣ рдяный тернъ горящаго куста?..
Эдипъ, Эдипъ, тѣнь страждущаго бога!..»

И тотъ: «Блюди, кто превозмогъ, уста!
Благоговѣй въ огнѣ молитвъ безгласныхъ!
Владычица грядетъ въ сіи мѣста.

«Благоговѣй! Изъ Эвменидъ ужасныхъ,
Богинь благихъ, возстала днесь одна —
Отвѣять прахъ отъ жатвы зеренъ класныхъ.

«Но всѣхъ, увы! душа заражена
Проклятіемъ старинныхъ преступленій, —
И месть на всѣхъ, и вотъ — на всѣхъ она!

«О, чахлый плодъ жестокихъ поколѣній!
Поила ль васъ, разлившися, рѣка
Любви живой, какъ жаждущихъ оленей?

«Отъ вашихъ жалъ, родъ змѣй, она горька!
Отравою своей вашъ духъ болѣетъ!
Чья грудь тѣсна, тому любовь тяжка.

«Гдѣ пламень — свѣтъ. Кто любитъ, не жалѣетъ.
Страданья нѣтъ: все — пламень и роса!
И счастья нѣтъ: любовь одна довлѣетъ!...

«Но вѣщій страхъ подъемлетъ волоса...
Она грядетъ: лучъ таетъ, догорая,
И съ нею ночь грядетъ на небеса...

«Ты здѣсь: внемли! Тебѣ молюсь, Благая!
Коль нѣкогда въ обители твоей,
Ведомъ судьбой, я сѣлъ, яремъ слагая

«Проклятія и долгихъ, долгихъ дней;
Коль древняя искуплена обида
Всей жизнію, всей казнію моей, —

«Не изливай, о, Жалость-Эвменида!
На свѣточъ ихъ твоихъ елеевъ месть:
Ихъ тлѣетъ ленъ огнемъ Іапетида!

«Дай имъ въ сердца пріять спасенья вѣсть!
Днесь сердцу Сфинксъ поетъ загадку міра:
Дай въ ихъ сердцахъ разгадку имъ обрѣсть!...»

И я воззрѣлъ... Изъ блѣднаго потира
Святыхъ небесъ ліется звѣздный свѣтъ,
И кроткія сіяютъ очи мира...

И миръ окрѐстъ, и Мстительницы нѣтъ...
Но тотъ же Сфинксъ, какъ темная икона,
У ногъ царя... И на его хребетъ

Слѣпецъ возсѣлъ... Какъ отголосокъ звона
Изъ тайны волнъ, звучитъ его глаголъ:
«Дитя слѣпца и жертва, Антигона!

«Будь темнымъ вождь, да узримъ блѣдный долъ,
Отцу — сестра, и дѣвѣ Ночи — дѣва!
Но вы, чей духъ плѣненъ юдолью золъ,

«Склонить на миръ спѣшите ловчихъ гнѣва!
Въ домъ Эвменидъ держите правый путь
На вѣрный зовъ утѣшнаго напѣва!

«Мой поводырь предъ вами будетъ дуть.
Ужъ онъ въ пути: чуть внятенъ гласъ свирѣли...
Не мыслите до утра отдохнуть!

«Но посохъ вашъ къ чистительной купели
Въ терпѣніи несите на востокъ:
Се, кормчихъ звѣздъ горятъ надъ вами цѣли.

«Въ огняхъ зари вы узрите