Сонъ Мелампа.

Спалъ черноногій Мелампъ, возлелѣянный въ черной дубравѣ
Милою матерью, нимфой, — гдѣ Геліосъ, влажныя дебри
Жгучей стрѣлой пронизавъ, осмуглилъ ему легкія ноги:
Слылъ съ той поры Черноногимъ излюбленный Геліемъ отрокъ.

Въ заросли спалъ чернолистной Мелампъ; а подхолмныя змѣи
Зоркой семьей собирались, клубясь по травѣ, къ изголовью,
Въ кудри, віясь, заплетали чешуйчато-скользкія кольца,
Смуглымъ металломъ вѣнчали чело и, подвижныя жала
Зыбля и плоскія главы къ вискамъ пригибая сонливца,
Уши Мелампу лизали. А онъ на пригоркѣ тѣнистомъ
Спалъ и не грезилъ...И слышитъ въ дремѣ улегченной внезапно
Съ присвистомъ тонкіе звоны, и шипъ тайнозвучный, и шопотъ:

„Чуткое Ухо, почій! Спи, вѣщунъ, — и проснись боговѣщимъ!
Мы — твои стражи, Мелампъ, мы тебя возлюбили, дубравный,
Змѣи лѣсныя, подруги твои, со дня, какъ могилу
Старицѣ ты, мѣдяницѣ, изрылъ и родимой земною
Перстью покрылъ благочестно закостенѣвшія кольца.
Мертвую такъ схоронилъ ты, а юную дочь — мѣдяницу
Самъ воскормилъ и на персяхъ своихъ, согрѣвая, взлелѣялъ.
Вѣчность ты схоронилъ, о Мелампъ, и вѣчность взлелѣялъ“.

Дремный, дивился Мелампъ таинственной рѣчи и слово
Странное томнымъ устамъ повѣрялъ, какъ тотъ, кто развязанъ
Соннымъ покоемъ, заслыша сквозь грезы дивное слово,
Памятью тщится плѣнить окрыленное, но ускользаетъ
Поступью призраковъ легкихъ посулъ несказанныхъ гармоній,
Духъ разумѣть неподвиженъ, уста воскресить его нѣмы.

Темнымъ усиліемъ смутный потусклыя мысли сбираетъ,
Лепетомъ вторитъ невѣрнымъ неизреченному слову:

„Змѣи-подруги! какъ вѣчность я могъ схоронить и взлелѣять?
Можетъ ли вѣчность родиться? И сгинуть вѣчность не можетъ“.

„Вѣщій!“ онъ слышитъ, онъ чуетъ: „внемли: не едина вся вѣчность.
Движутся въ морѣ глубокомъ моря, тѣ — къ зарямъ, тѣ — къ закатамъ;
Поверху волны стремятся на полдень, ниже — на полночь:
Разно-текущихъ потоковъ немало въ темной пучинѣ,
И въ океанѣ пурпурномъ подводныя катятся рѣки.
Тайно изъ вѣчности въ вѣчность душа воскресаетъ живая:
Вынырнетъ вольнымъ дельфиномъ въ моря верховныя, — глухо
Влажной могилой за ней замыкается нижняя бездна.
Въ духѣ вѣчность жива, и покинута духомъ — мертвѣетъ.
Такъ ты вѣчность одну схоронилъ, и другую взлелѣялъ.
Новымъ движеньемъ отнынѣ ты движимъ, новымъ законамъ
Вольно повиненъ. Слѣпыя толкали тылъ твой причины;
Нынѣ же цѣли святыя влекутъ предводимыя руки“.

„Змѣи!“ воскликнулъ Мелампъ, „коль не морокомъ я обмороченъ,
Вѣщимъ меня вы наставьте воистину вѣдѣньемъ вашимъ,
Солнца таинницы, Ночи наперсницы, Мудрыя Очи!“

„Сестры“, змѣи запѣли: „возьмемъ на Змѣиную Ниву
Вѣщую душу Мелампа, что въ людяхъ прослылъ Черноногимъ“

Такъ пропѣли, и въ бездны бездонный взяли Мелампа.
Годы ль, мгновенья ль онъ падалъ стремглавъ въ черноустый колодезь, —
Персти коснулись незримой внезапно стойкія ноги
И на разрыхлую землю увѣренной пядью ступили.
Холодомъ быстрымъ скользнуло въ тотъ мигъ подъ стопой его тѣло
Гибко-тягучее; ноги обвились, стройныя, тѣсно
Сѣтью прохладныхъ ліанъ; и до плечъ, и до выи живые
Стебли ползучіе грудь и хребетъ полоснули Мелампу
Дрожью извилисто-зыбкой. И какъ наливные колосья

Дѣвушкѣ, въ поле вошедшей, окрестъ шепотливой дубравой
Въ уши, колышась, поютъ, задѣвая колко ланиты
Усиковъ жалящей лаской: — подъ вѣяньемъ тонкимъ, густая,
Шелестомъ звонкимъ дыша, шевелилася зоркая Нива.

„Гдѣ я?“ воскликнулъ Мелампъ. И запѣла Нива: — „Мы — пажить
Вѣчныхъ Причинъ. Насъ, пришелецъ, познай, — если ты посвященья
Просишь отъ Змѣй боговѣщихъ, чье имя — Змѣи-Причины“.

„Зміемъ“, — въ отвѣтъ имъ Мелампъ, — „о священныя Змѣи, примите
Тайны родимой питомца, коль право меня черноногимъ
Геліосъ знаменовалъ, изыскавъ въ чернолистной дубравѣ“.

„Знай же: мы сестры твои, земнородный!“ — Нива запѣла: —
„Женскій удѣлъ намъ назначенъ, и бракъ со зміями Неба.
Имя намъ — Змѣи-Причины: со Зміями Цѣлей отвѣка
Насъ обручила судьба; и каждая ждетъ Гименея.
Все, что въ мірѣ родится, и все, что является зримымъ,
Змѣи Земли — мы родимъ отъ мужей текучаго Неба.
Ибо ничто безъ отца изъ ложеснъ не исходитъ зачавшей,
Оку же видимы всходы полей, невидимо сѣмя;
Но не возникло ничто, о Мелампъ, безмужними нами.
Вотканъ въ основу утокъ, и ткань двулична явленій.
Движутся въ морѣ глубокомъ моря, тѣ къ зарямъ, тѣ — къ закатамъ;
Поверху волны стремятся на полдень, ниже — на полночь;
Разно-текущихъ потоковъ немало къ темной пучинѣ;
И въ океанѣ пурпурномъ подводныя катятся рѣки.
Такъ изъ грядущаго Цѣли текутъ навстрѣчу Причинамъ,
Дщерямъ умершихъ Причинъ, и Антирройя Ройю встрѣчаетъ.
Въ молнійномъ силъ сочетаньѣ взгорается новое чадо
Соприкоснувшихся змѣй; и въ тотъ мигъ умираемъ мы оба —
Змій и змѣя, — раждая на свѣтъ роковое мгновенье“.

„Мудрыя!“ — молитъ Мелампъ: „о себѣ тайновѣдѣнье ваше
Полнымъ вложите въ мой слухъ, и Причинъ совершенное знанье
Въ сердце посѣйте, старѣйшей изъ васъ научая — Главизнѣ“.

Стихла Змѣиная Нива, и вновь всполохнулась полохомъ
Шороховъ смутныхъ, и темными вся зашепталась рѣчами:

„Многаго, алчный, ты просишь; но знай, чтобы свято въ молитвѣ
Вышнихъ тебѣ призывать: заблуждаются смертные, мужемъ
Чтя Безначальнаго въ небѣ, и мнятъ неправо, что въ Вѣчномъ
Женскаго нѣтъ естества. Ты же, Зевсъ, — мужеженскій и змійный!
Въ вѣчности зміемъ себя ты сомкнулъ, — и кольцомъ змѣевиднымъ
Вкругъ твоей вѣчности, Вѣчность-змѣя, обвилась Персефона.
Двумъ сопряженнымъ змѣямъ уподобился Зевсъ-Персефона
Въ оную ночь, когда зародилъ Діониса-Загрея.
Въ ликѣ сыновнемъ открылось Отца сокровенное солнце:
Ликъ чешуей отсвѣтила глубокая Персефонэйя.
Къ зе́ркальной безднѣ приникъ, на себя заглядѣвшись, Младенецъ:
Буйные встали Титаны глубинъ, — растерзали Младенца“.

Словно подъ бурей налетной, склоняясь, въ шелестныхъ пеняхъ
Нива смятенно шумѣла; а юноша таинство бездны
Вѣщихъ повѣдать молилъ, и повѣдали темныя тайну:

„Отрокъ, глядѣлся ли ты въ прозрачную влагу, любуясь
Образомъ зыбкимъ, который тебя повторяетъ, какъ эхо
Звукъ отзвучавшій изъ чуткихъ пещеръ воскрешаетъ? Такъ нимфа
Струйная — мѣди ль блистательной власть, что плѣняетъ дыханье
Близко дышащихъ устъ на легко-затуманенной глади, —
Тѣнь выпиваетъ твою и къ тебѣ, превративъ, высылаетъ
Дивно подобную свѣтлымъ чертамъ — и прѳвратную“...

                                                            — „Змѣи“, —
Отрокъ въ отвѣтъ: „я въ десницѣ держалъ надъ ручьемъ мѣдяницу,
Жаждой томимую: въ лѣвой она отразилась висящей.
Съ часа того не глядѣлъ я въ прозрачныя очи Наядамъ“.

Нива же пѣла: „Отвѣка обманъ — отраженное влагой,
Чары — металломъ, и смертный поло̀нъ — Персефоной ночною.
Ибо мятежнымъ себя каждый лучъ отражаетъ, и каждый

Атомъ раздѣльной души отъ послушнаго зеркала проситъ,
Ближней тропой своевольно сходя въ отсвѣтныя грани,
И — самовластный — не мнитъ о согласьѣ частей и о строѣ
Цѣлаго облика, — только-бъ, въ себѣ утверждаясь, усилить
Себялюбивую душу. Такъ ликъ Діониса превратно
Въ вѣчности былъ отраженъ, и разорванъ внутренней распрей
Многихъ солнечныхъ силъ и лучей единаго лика.
Дочери Древней Вины — зародились мы Змѣи-Причины.
Имя жъ Главизнѣ старѣйшей — ночная Персефонэйя“.

Такъ воздыхала изъ нѣдръ и смѣялася шаткая Нива.
Дрогнуло въ юношѣ скорбью глухой помраченное сердце.
Гелія, темный, онъ вспомнилъ, и мужескій пламень, пробившись
Въ облакѣ зыблемыхъ чаръ, пронизалъ несказанную смуту.

„Ночи сыны“, — вопрошаетъ: „въ вѣкахъ растерзали ль Титаны
Полый божественный зракъ и личину Младенца пустую,
Или же съ тѣнью святой самого поглотили Загрея?“

„Жрецъ!“ — зазвенѣла вся Нива: „прозри глубочайшую тайну,
Ежели память родимыхъ святынь, Мнемосина, вручила
Смертному въ темномъ преддверьѣ столь крѣпкую нить, чтобъ исканьемъ
Правымъ угадывать путь въ тайникахъ лабиринта земного!
Вѣдай, что душу живую до дна выпиваетъ зерцало,
Если въ борьбѣ Ты Другой не падешь отъ Себя же Другого —
Жертвою Правды, Себя Самому возвращающей вѣчно.
Такъ и младенецъ страдальный воистину жертвой отдался
На растерзанье Титанамъ, и выпила жизнь Персефона
Бога прекраснаго, въ дробномъ его извративъ отраженьѣ.
Сердце жъ твое огневое, Загрей, нераздѣльное сердце —
Змій, твой отецъ, поглотилъ и лицомъ человѣкоподобнымъ
Въ нѣдрахъ ночныхъ возсіялъ, и нарекъ себя Зевсъ Діонисомъ,
Самъ уподобясь во всемъ изначальному образу Сына.
И не младенецъ съ годины той Зевсъ, и не змій, но змѣями
Многими богъ увѣнчался, и змѣи тѣ — звѣзды надъ Геей,

Намъ — женихи глубокихъ небесъ, обрученные зміи
Цѣлей святыхъ. Ибо каждой изъ насъ уготованъ на нивѣ
Пламенной той, что кудрями главу облегаетъ Кронида,
Ярый супругъ. Совершатся судьбы, приведутъ гименеи:
Всѣ мы, утробы земли, сочетаемся съ жалами Неба.
Будетъ: на матернемъ лонѣ прославится ликъ Діониса
Правымъ обличьемъ — въ тотъ день, какъ родители ликъ изнеможетъ.
Браковъ святыня спаяетъ разрывъ, и вину отраженья
Смоетъ, и отчее сердце вопьетъ Діонисъ обновленный.
Ибо сыновнее сердце въ Отцѣ; и свершится сліянье
Въ Третьемъ васъ разлученныхъ, о Зевсъ-Персефона и Жертва!..
Нынѣ же, Змій — посвященный, воззри на вѣчное Небо,
Смертнымъ обличьемъ твоимъ утони въ двойникъ несказанномъ!“

Въ небо глубокое очи вперилъ безтрепетно вѣщій:
Ликъ несказанный увидѣлъ, наполнившій темное небо.
Мірообъятною тучей клубились пламени-зміи
Окрестъ святого чела и въ безчисленныхъ звѣздахъ горѣли,
И содрогалась вся Нива горящихъ мужей лицезрѣньемъ.
Очи же вѣчнаго лика, сомкнутыя какъ бы дремою.
Сумрака не отымали у Геи; мощно надъ ними —
Дуги вселенскаго свода — безгнѣвныя сдвинулись брови.
Кроткія рдѣли безъ жизни уста межъ брады змѣекудрой.
Ужасомъ сладкимъ дышалъ, созерцаньемъ горѣлъ ненасытнымъ
Зрящій Мелампъ, и безмолвной къ отцу воскрылялся молитвой.
Два внезанныхъ луча изъ-подъ вѣкъ сомкнутыхъ пронзили
Юношѣ болью блаженной замершую грудь... и, воспрянувъ,
Онъ, пробужденный, озрѣлся въ смарагдовомъ сумракѣ лѣса.

Но не узналъ черноногій Мелампъ родимой дубравы.
Ухо къ землѣ преклонилъ и къ корнямъ чернолистной дубравы:
Въ жилахъ чащобныхъ разслышалъ глубиннаго сердца біенье.
Въ лимбахъ незримыхъ земля содрогалась трепетомъ тайнымъ,

Смутнымъ призывомъ, желаньемъ слѣпымъ — и ждала гименея.
Онъ не узналъ ни стволовъ, ни листвы, ни ключей, ни лазури
Прежнихъ, ясно явленныхъ и замкнутыхъ, тѣсныхъ и внѣшнихъ:
Міръ — не журчанье ль струящихся душъ, не тѣней ли шептанье,
Томный мятежъ, переклики въ лѣсу заблудившихся воинствъ?
Міръ — не смятенье ли струнъ на колеблемой вѣтромъ киѳарѣ?
Все — только звукъ, только зовъ, мощь безъ выхода, воля въ неволѣ.
Ахъ, и въ камнѣ нѣмѣло издревле плѣнное слово!

Сердцемъ смутился Мелампъ о неволѣ земной, но утѣшный
Вспомнилъ завѣтъ: совершатся судьбы, приведутъ гименеи.
Тихій, нагнулся къ землѣ, сталъ срывать шепотливыя травы,
Внемля живымъ голосамъ, сочетать гименеемъ промысливъ
Силы, что ищутъ другъ друга, и яды, что скрытую доблесть
Въ правомъ союзѣ волятъ явить — и не знаютъ супруга.
Душъ разрѣшителемъ сталъ и смѣсителемъ Чуткое-Ухо,
Тѣнью грядущаго, окомъ въ ночи, незаблуднымъ вожатымъ.
Соннаго такъ боговѣщимъ содѣлали змѣи Мелампа.