Подготовка к публикации и комментарии
Ю. Л. Толкача
В пору моей юности, в незабвенные 60-е годы, когда я был студентом Ижевского музыкального училища, судьба подарила мне счастье общения с Еленой Александровной Миллиор. К радости наиболее интересующихся историей культуры студентов она согласилась прочитать цикл лекций по античной литературе и античному искусству. Это сблизило ее с нашим учебным заведением, она стала бывать на студенческих концертах, которые иногда завершались незабываемыми прогулками по вечернему Ижевску, во время которых мы тоже узнавали немало интересного. Меня поражала не только огромная любовь Елены Александровны к музыке, но и ее глубокая компетентность в этой области. Никогда не забуду, как в антракте одного из многочисленных в то время камерных концертов в малом зале ДК «Ижмаш» (а в 60-е годы в Ижевске не проходило месяца без выступлений известных московских и ленинградских музыкантов) Елена Александровна блестяще и убедительно развеяла наши наивные восторги по поводу исполнения шумановского «Карнавала» одним весьма именитым пианистом именно с точки зрения его несоответствия глубинным моментам музыкально-романтической эстетики... Такая основательность в музыкальных вопросах не могла быть объяснена только типичным для старой интеллигенции высоким уровнем «общей культуры». И вот, несколько позднее, общаясь с Еленой Александровной в домашней обстановке, я узнал, что ее мама — Мария Борисовна была пианисткой, окончила Венскую консерваторию, что первые яркие музыкальные впечатления Елены Александровны связаны с детскими годами, когда в их доме устраивались камерные собрания. Тут были названы самые «заветные» произведения: ре-минорное трио Ф. Мендельсона и знаменитое «Трио памяти великого художника» (Н. Рубинштейна) П. И. Чайковского, то самое, что, по воспоминаниям Б. Пастернака, в раннем детстве дало толчок его развитию как художника.
Прошло много лет. В год 100-летия Елены Александровны Миллиор я смог ознакомиться с перепиской Марии Борисовны Миллиор и известного композитора Дмитрия Борисовича Кабалевского.
При подготовке ее к публикации главные трудности были связаны с письмами Марии Борисовны. Два из них оказались тщательно переписанными рукой Елены Александровны, остальные сохранились в оригинале. Мария Борисовна писала их, будучи почти слепой, часто в тяжелом физическом состоянии. Почерк неразборчив, многие слова сокращены, есть фразы и отдельные слова, трудно поддающиеся расшифровке. По возможности я попытался разобраться в этом, только в редких случаях прибегая к многоточиям в неразборчивых местах или отмечая знаком вопроса возможные прочтения слов. Расшифровка сокращений дается в скобках. Письма приводятся почти без купюр, кроме одного, данного как фрагмент по причине большей неразборчивости. В некоторых случаях я оставил своеобразие написания отдельных слов. За редким исключением, письма Марии Борисовны оказались недатированными. Время написания пришлось устанавливать примерно, сличая их с ответами Кабалевского, анализируя факты, о которых идет речь в переписке, а также учитывая почтовые штампы на сохранившихся конвертах.
Подготовка к публикации писем Д. Б. Кабалевского особых сложностей не представляла. Завершает публикацию письмо Д. Б. Кабалевского к Е. А. Миллиор, написанное вскоре после смерти Марии Борисовны, которое в контексте данного материала является своеобразным эпилогом.
Несколько слов в дополнение. Кабалевский был одним из тех композиторов и общественных деятелей, которые официально считались «лицом» советской музыки. Внешне жизненный и творческий путь Кабалевского отличается благополучием, он старался быть максимально лояльным по отношению к властям, создал немало вполне официозных произведений. Прославленный при жизни, Кабалевский скончался на пороге нового этапа истории России и на рубеже 80—90-х годов в ряде публикаций его творчество и общественная деятельность подверглись весьма суровой переоценке. Трезвый и научно аргументированный анализ его личности и творчества еще по-настоящему не осуществлен, а музыка его в последние годы звучит всё реже. Рассуждая с максимальной степенью объективности, следует сказать, что, не обладая такой яркой индивидуальностью, новаторскими устремлениями и глубиной мышления, как его великие современники С. Прокофьев и Д. Шостакович, Кабалевский был, несомненно, талантливым композитором со своим лицом, узнаваемым почерком, обаятельным мелодическим даром и высокой степенью профессионализма, следующим в своем творчестве лучшим традициям отечественной музыкальной культуры. Это, видимо, и привлекло симпатии Марии Борисовны Миллиор к его музыке, которой она дала вполне точную характеристику в первом письме. Несомненно, со временем крайности оценок сгладятся и лучшее из наследия Кабалевского найдет свое место на концертной эстраде и в педагогической практике. Следует также отметить, что и Кабалевского не миновали сложности первых послевоенных лет, связанные с наступлением властей на творческую интеллигенцию, о чем, в частности, свидетельствует публикуемая переписка. Нам остается только догадываться о моральном состоянии композитора и предполагать, сколько раз в течение своей творческой жизни ему приходилось идти на жестокие компромиссы и не давать волю свободному художественному высказыванию. Увы, он был не из тех, кто шли «против течения», но вряд ли в этом его вина... Скорее, тщательно скрываемая драма.
18 февраля 1946 г.
Уважаемый, дорогой Дмитрий Борисович!
Не пугайтесь этого обращения, мне 68 лет. Я окончила Венскую консерваторию в конце прошлого столетия. Я воспитывалась на Бетховене и Шумане, а Мендельсона мы, глупые девчонки, называли «Zuckerwasser» («сахарная вода» [нем.]. — Ю. Т.). Я всю жизнь работала как педагог и аккомпаниатор. Люблю музыку страстно. Теперь я потеряла зрение, по эвакуации попала в Ижевск и живу только радио. Из всех современных композиторов я люблю больше всего Кабалевского. Ваша музыка, Дмитрий Борисович, всегда красива и благородна, логична и гармонична. Я все думала, отчего Вы не напишете квартет, и вдруг из ваших же слов узнаю, квартет не только написан, но и сыгран квартетом им. Бетховена. Почему его не транслируют, нельзя ли его услышать по радио? А потом я слушала ваши фортепианные сочинения, играл Георгий Эдельман, очень хорошо. Над «Песней» я плакала. Мне было бы просто необходимо прослушать это еще раз. Нельзя ли это устроить? В Ижевске нет никакой музыкальной жизни. Теперь я жду от Вас фортепианное трио. Я надеюсь, что Вы найдете время ответить мне. Я бы хотела побольше узнать о вас и, если возможно, получить от вас карточку, только не очень мелкую. Это доставит мне большую радость, одну из немногих радостей, оставшихся мне в жизни.
Мария Борисовна Миллиор.
Ижевск, Пушкина, 192, кв. 15.
М. Б. Миллиор.
Москва, 18 октября 1946 г.
Уважаемая Мария Борисовна, простите меня, что отвечаю вам с таким ужасным запозданием. Мне очень совестно за это, и я не буду даже объяснять Вам, почему так вышло, не буду оправдываться.
Благодарю Вас за ваше теплое письмо, за хорошее отношение к моей музыке. С прошлой осени, когда я написал 2-ю фортепианную сонату и 2-й квартет, к сожалению, пришлось работать очень мало: написал еще одну (3-ю) фортепианную сонату. В ноябре обе сонаты будут впервые исполняться в Москве. Вторую будет играть Э. Гилельс, третью — Я. Зак. Не довелось ли Вам послушать по радио, как Флиер играл мои 24 ф-п прелюдии. По-моему, он играл их превосходно. Очень хорошо играли (квартет им. ГАБТа) мой квартет. Сейчас я заканчиваю работу над либретто новой оперы по повести Б. Горбатова «Непокоренные». Первого ноября хочу уехать из Москвы под Иваново, где есть так назыв<аемый> Дом творчества и отдыха композиторов. В Москве работать совершенно невозможно: непрерывно отрывают от работы всякие дела (ведь я отв. редактор журнала «Сов. музыка», профессор консерватории, занят по Союзу композиторов и т. д. и т. д.). В Иванове же очень тихо, спокойно и отлично можно работать. Сейчас я хочу просидеть там до апреля, наезжая в Москву раз в месяц, — и закончить за это время оперу в клавире. После этой работы возьмусь за своего «Кола Брюньона». Хочу сделать новую редакцию, усовершенствовав эту оперу для новой постановки в Москве.
Вот, Мария Борисовна, — кратенько о себе, своей работе и планах. От всей души желаю Вам всего лучшего.
С искренним приветом
Д. Кабалевский.
Еще раз простите за такое запоздание с ответом.
[приписка] Простите за плохое фото: другого у меня, к сожалению, сейчас нету!
Вторая соната для фортепиано создана в 1945 г. Это сочинение станет «главным музыкальным героем» переписки.
Третья фортепианная соната создана в 1946 г. Самое известное произведение Кабалевского в данном жанре.
24 прелюдии для фортепиано созданы в 1943—1944 гг. В основе каждой из прелюдий — подлинная русская народная песня. Цикл прелюдий — его лучшее и наиболее популярное фортепианное сочинение, получившее широкое распространение в концертной и, особенно, педагогической практике
Гилельс Эмиль Григорьевич (1916—1985), Зак Яков Израилевич (1913—1976), Флиер Яков Владимирович (1912—1977) — выдающиеся пианисты.
заканчиваю работу над либретто новой оперы — подготовка к написанию оперы «Семья Тараса» (либретто С. Ценина), сюжет которой связан с событиями Отечественной войны. Подробнее см. в коммент. к письму № 12.
«Кола Брюньон» — (первоначальное название «Мастер из Кламси») — опера Кабалевского на сюжет повести Р. Роллана (либретто В. Брагина), 1938. Верность в передаче национального колорита была отмечена автором повести. Новую редакцию композитор осуществил только в 1968-м (Ленинская премия, 1972).
фото — фотография, посланная Кабалевским, сохранилась в архиве Е. А. Миллиор.
31 декабря [1946]
Спасибо, дорогой Дмитрий Борисович, за ваше письмо и карточку. Мне хочется объяснить Вам, почему
я решилась Вам написать. Я слышала несколько раз по радио Ваш исключительно обаятельный голос и вдруг почувствовала, что Вы мне душевно близки, что я могу Вам написать и Вы не оставите мое письмо без ответа, и я рада, что не ошиблась. Ваши чудесные прелюдии я слышала. Слышала к моей радости и сонату в исполнении Гилельса. Вы понимаете, конечно, что такую вещь прослушать один раз слишком мало, но первое впечатление сильное. Я не знаю, чем восхищаться больше, широтой и глубиной первой части или задушевной красотой второй. Вот квартет Ваш мне так и не удалось послушать. Спасибо Вам большое, Дмитрий Борисович, за Ваше прекрасное искусство. Привлекает в Вас именно то, что Вы идете своим путем. Желаю Вам в Иванове хорошо отдохнуть и всласть поработать!
Мария Борисовна Миллиор.
С Новым Годом, желаю от всей души сил, здоровья и вдохновения.
[приписка] Шлю привет и лучшие пожелания и от меня!
Дочь Марии Борисовны Е. Миллиор.
В этом письме впервые упоминается о том большом впечатлении, которое произвела 2-я фортепианная соната Д. Кабалевского на М. Б. Миллиор. Драматические перипетии, связанные с этим произведением, станут сквозной темой нескольких последующих писем.
[не позднее апреля 1948]
...Вы, конечно, не помните, но я уже 2 года н<азад> написала В<ам>, что из современ<ных> композит<оров> люблю б<ольше> в<сего> В<ас>... В<аша> музыка всегда благородна и красива, логична и гармонична и что я рада, что вы идете своим путем. В формализме В<ас> уж никак нельзя обвинить. Почему же уже давно не слышу я В<ашей> музыки по радио? ... Как можно достать запись любимых моих вещей? Прежде всего 1) 2-я соната, затем любимая вещь моей дочери 2) Импровизация, которая у нее почему-то (?) всегда ассоциируется с Достоевским 3) хотела бы увертюру В<ашу> «Кола Брюньон», сюиту «Комедиянты», 4) квартет, одним словом, почти все, что есть в записи...
Ваша преданная Мария Борисовна.
Письмо написано крайне неразборчиво, но явны неподдельное волнение и тревога. Приблизительную дату написания можно установить по многозначительной фразе. «В формализме В<ас> уж никак нельзя обвинить». 10 февраля 1948 г. вышло печально знаменитое постановление ЦК ВКП(б) «Об опере "Великая дружба" В. Мурадели», в продолжение не менее одиозного постановления 1946 г. «О журналах "Звезда" и "Ленинград"».
Весьма слабая опера Мурадели была поводом для огульного обвинения лучших советских композиторов, к тому времени получивших мировое признание: С. Прокофьева, Д. Шостаковича, Н. Мясковского, А. Хачатуряна... Все они и многие другие были причислены к «антинародному формалистическому направлению», ведущему, как было написано в постановлении, «к ликвидации музыки» (!).
Д. Б. Кабалевский по причинам, изложенным выше, в первых рядах формалистов не числился, но очень скоро был раскритикован за некоторые произведения, в которых, по мнению присяжных критиков, «испытал формалистические влияния». Сей ярлык обозначал нечто близкое к клейму «враг народа». Немедленно появились «черные списки» «неугодных» произведений. Из-за вполне понятной перестраховки «на всякий случай» стали меньше транслировать по радио и достаточно традиционного Кабалевского, что сразу же с тревогой отметила Мария Борисовна. Продолжение этой «интриги» — в следующих письмах.
Импровизация — пьеса для скрипки и фортепиано (1934) на основе фрагмента из музыки к кинофильму «Петербургская ночь» (режиссер Г. Рошаль, 1934) по мотивам (сильно модернизированным и упрощенным) ранних повестей Ф. М. Достоевского. Удивительна интуиция Е. А. Миллиор, услышавшей в этой действительно очень выразительной и экспрессивной пьесе нечто близкое полузапрещенному тогда Достоевскому (см. следующее письмо).
увертюру... «Кола Брюньон» — блестящее оркестровое вступление к уже упомянутой опере. Эффектная увертюра пьесы вошла в репертуар лучших оркестров мира. В частности, ее включил в свой репертуар итальянский дирижер А. Тосканини (существует запись).
сюиту «Комедианты» — создана в 1946 г. на основе музыки к спектаклю Центрального детского театра «Изобретатель и комедиант» по пьесе М. Даниэля (1938), образец легкой симфонической музыки.
квартет — уже упомянутый 2-й струнный квартет.
6 мая 1948 Москва
Многоуважаемая Мария Борисовна!
Простите, пожалуйста, что так долго не отвечал на Ваше письмо. Время у нас было очень сложное и трудное. Подготовка к Съезду композиторов, потом Съезд — все это отняло очень много и физических и нервных сил. Сейчас стало хоть немного легче, вот и хочется хоть кратенько ответить Вам. Мне очень хотелось бы исполнить Вашу просьбу и прислать Вам хоть какие-нибудь пластинки с записью своих сочинений. К сожалению, я при всем желании не могу этого сделать и по очень простой причине: то, что в свое время было записано (Увертюра и др. отрывки из «Кола Брюньон», «Комедианты» и «Импровизация»), давно уже распроданы и достать их никак невозможно — даже у меня осталось по одному уже сильно потрепанному экземпляру. Вторая соната на пластинку не была записана, а квартет хоть и был сравнительно недавно записан, но тираж не был отпечатан, и я не уверен, что теперь это будет сделано. Во всяком случае, если его (вдруг!) отпечатают — я для Вас достану экземпляр и обязательно пришлю его Вам, раз это может доставить Вам удовольствие. Независимо от этого — хочу сказать Вам, что временное изъятие из радиовещания сочинений некоторых композиторов, в том числе и моих — сделано не навсегда и уже сейчас кое-что восстанавливается в программах. И из
моих сочинений кое-что (напр. 2-й ф-п концерт, прелюдии) уже недавно передавались. Вы пишете, что «Импровизация» вызывает у вашей дочери ассоциации с Достоевским. А ведь эта «импровизация» взята из музыки к фильму «Петербургская ночь» — сделанному по мотивам Достоевского. Как видите — это совершенно закономерная ассоциация! То письмо, о котором Вы пишете (по поводу 2-й сонаты), я, к сожалению, почему-то не получал. Если б получил, то, конечно, ответил бы.
Желаю Вам всего наилучшего.
С искренним приветом
Д. Кабалевский.
Подготовка к Съезду композиторов, потом Съезд — Первый всесоюзный съезд композиторов проходил с 19 по 25 апреля 1948 г. и по сути вылился в судилище по следам постановления, о чем свидетельствует изданный в свое время стенографический отчет. На съезде прозвучала критика в адрес некоторых сочинений Кабалевского. Нужно сказать, что сам он в этот период занимал весьма непоследовательную позицию, что можно, с одной стороны, понять, имея в виду тогдашнюю обстановку, но что впоследствии, «из дали лет», позволило историкам перестроечного периода конца 80-х гг. осудить его за это.
тираж не был отпечатан, и я не уверен, что теперь это будет сделано — задержка тиража 2-го квартета, еще недавно удостоенного Сталинской премии, связана с подозрительным отношением тогдашних властей к бестекстовой музыке и «элитарным» камерным жанрам.
временное изъятие из радиовещания сочинений некоторых композиторов — после нескольких месяцев «запретительной вакханалии», действительно, ряд произведений советских композиторов вновь зазвучали по радио и в концертах. Но еще долгие годы не исполнялся ряд шедевров Д. Шостаковича. Об «изъятии из радиовещания» — подробнее в следующих письмах.
То письмо, о котором Вы пишете (по поводу 2-й сонаты), я, к сожалению, почему-то не получал — ниже приводится письмо М. Б. Миллиор, связанное со 2-й фортепианной сонатой, которое по неизвестным причинам не дошло до адресата.
[не позднее декабря 1948 г.]
Дорогой Дмитрий Борисович! Если б вы только знали, как я сегодня огорчена и сколько уже плакала! Еще в сентябре я написала на радио с просьбой дать мне еще хоть раз услышать 2-ю сонату Кабалевского. Должна сознаться, что я еще написала, что если эта соната еще не наиграна на пластинку, то надо это сделать, пока Гилельс существует, и присоединить к Вашей <радио> музыкальной сокровищнице. И вот сегодня вдруг получаю <ответ>, который поразил меня. Они сообщают мне, что репертуарная комиссия прослушав ее на какой то там пластинке, сняли эту сонату с репертуара. Мы с дочерью <живя> в ... антимузыкальной дыре, где никто ничего не знает и ничем не интересуется, просто потрясены, а я — до слез. Почему ее сняли, ну почему, почему, почему же? Непонятно, я <так> и слышу аккорды 1-й части, задушевную красоту 2-й и эту нарастающую бурю последней 3-й ... разразилась слезами и написала В<ам> сумасшедшее письмо. В чем же дело, в чем, в чем? Хоть бы вы мне объяснили. Я могу это только объяснить тем, что она слишком хороша. Простите за сумбурное
письмо, ведь перечитать не могу, не вижу.
Ваша М. Б. Миллиор. Самый сердечный привет от дочери.
Ответ на запрос М. Б. Миллиор в Управление музыкального радиовещания Комитета по радиофикации и радиовещанию при Совете Министров Союза СССР сохранился:
Москва, п/я 3734, 16 декабря 1948 г.
Уважаемая товарищ Миллиор!
Вторая соната для фортепиано Д. Б. Кабалевского на грампластинки не записана. Существующая у нас запись этой сонаты в исполнении Э. Гилельса на пленке магнитофона (которую Вы слушали) была недавно прослушана репертуарной комиссией и снята с вещания. Таким образом, удовлетворить Вашу просьбу, к сожалению, мы не можем.
Главный редактор (подпись) Нестьев
Ответ. редактор (подпись) Солодухо
Документ, подписанный достаточно известным в будущем музыковедом (Израилем Владимировичем Нестьевым) и не очень известным композитором (Яковом Семеновичем Солодухо) не нуждается в комментариях.
Не менее показателен для своего времени и не менее по-своему драматичен ответ на это «сумбурное письмо».
14 января 1949 Москва
Уважаемая Мария Борисовна!
Получил я Ваше письмо. Оно меня очень искренне растрогало. Что я Вам могу ответить относительно 2-й сонаты? Действительно, я получил подтверждение, что соната эта «временно изъята из программ Радио». Это не значит, конечно, что на нее наложен запрет «всюду» и «навсегда». Если Вы спросите меня — то я, разумеется не нахожу такое «изъятие» (пусть даже временное) сонаты достаточно обоснованным, т<ак> к<ак> даже при том, что я вообще строго отношусь к себе, я не склонен считать эту сонату сочинением формалистическим. Но мнение автора не принято считать мнением объективным. Вероятно, это разумно. Во всяком случае я не слишком огорчен этим обстоятельством, т<ак> к<ак> соната эта издана, существует на пленке в великолепном исполнении Эмиля Гилельса, — следовательно «пропасть» она никуда не может и если в ней все же какие-нибудь положительные качества есть (в конце концов, действительно не мне сейчас об этом судить), — то она будет исполняться, если же этих качеств нет, то и жалеть не о чем. Слышали ли вы мой новый концерт для скрипки с оркестром? Он посл<еднее> время очень часто исполняется (и по радио!). Сейчас заканчиваю концерт для виолончели с орк<естром>. Он будет в феврале исполняться в 1-й раз. Шлю Вам и Вашей дочери сердечный привет и от всей души благодарю за Ваше трогательное письмо.
Д. Кабалевский.
Это письмо могло бы послужить основой психологического анализа состояния художника, зажатого в тиски трагически абсурдных обстоятельств времени.
Возникает ощущение, что письмо написано с оглядкой на некоего «третьего», кто может его прочесть. Этот противоречивый клубок самооправдании и самобичеваний завершается прямо-таки страшной фразой: «...если же этих качеств нет, то и жалеть не о чем».
Однако исцеляет творчество: «Слышали ли вы мой новый концерт для скрипки с оркестром?» — речь идет о написанном в этом тяжелом 1948 г. одном из лучших сочинений Кабалевского — светлом, исключительно гармоничном и изящном концерте для скрипки с оркестром, открывающем цикл концертов, посвященных советской молодежи, в который входит и упоминаемый затем виолончельный концерт. (Триада была завершена концертом для фортепиано с оркестром, созданным в 1952 г.) Кабалевскому всегда было органично обращение к темам детства и юности. Последовательная работа над циклом «молодежных» концертов, несомненно, связана и с поисками положительных эмоций в гнетущей обстановке эпохи.
[18 апреля 1949]
Дорогой Дмитрий Борисович!
От всей души поздравляем Вас я и дочь моя Елена Александровна. Мы сидели у репродуктора и когда наконец назвали В<аше> имя, я вскрикнула от радости, а дочь моя поздравила — меня. (Вам смешно!) Давно ли ... мы сидели в темноте и наслаждались 2-й частью скрипичного концерта, которую передавал Муз<ыкальный> альманах и там проявилось то, что я считаю основными чертами вашего чудеснаго таланта: красота и благородство. Спасибо Вам Дм. Бор., что Вы доставляете мне столько наслаждения, простите Дм. Бор., я уже почти ничего не вижу и ужасно боюсь, что Вы не поймете м<ои> письма. Сердечный привет от меня и дочери.
Мария Борисовна.
18-го апреля.
когда наконец, назвали В<аше> имя — речь идет о присуждении Д. Б. Кабалевскому Сталинской премии за концерт для скрипки с оркестром в 1949 г. После разгромного постановления 1948 г. Сталинские премии получали как конъюнктурщики, так и недавно обвиненные в формалистических ошибках опальные С. Прокофьев и Д. Шостакович (правда, за сочинения, в известной степени рожденные вынужденным компромиссом, как оратория «Песня о лесах» Шостаковича).
[приблизительно лето 1949]
Боюсь, дорогой Дмитрий Борис<ович>, надоедать и трудно писать мне не видя, но все же очень хочется поблагодарить вас за Ваш чудный концерт для cello. Ha днях слышала его в первый раз. Слушала с напряженным волнением, радостью, забыв обо всем на свете. Музыка эта хороша так глубока и чарующе прекрасна. Ах, как бы мне хотелось знать, насколько вы довольны сами, удовлетворены ли? Иногда мне кажется (и тогда мне даже обидно), что например к «моей» 2-й сонате (Кабалевского) Вы относитесь не так горячо, как я. Услышу ли я ее еще хоть раз? Какое несчастье жить в Ижевске, куда не приезжает ни один артист, где не бывает концертов! Что касается В<ашего> cello концерта, то я бы его играла каждый день, без конца.
Может быть, удалось через эту музыку поднять и развить музыкальный вкус широкой публики.
Д. Б., получили ли Вы наше с дочерью сердечное поздравление с получ<ением> Сталинской премии?
Может быть, и не было обязательным отвечать на него, но мне доставляет такую большую радость получать от Вас весточку. Дочь моя сейчас находится в совершенно неизвестной санатории где-то на финской границе, я одна, лежу с ожогом 3-й степени на ноге. Простите, простите меня, я увлеклась, вы, вероятно, пожимаете плечами, ведь в<се> это совершенно неинтересно, простите.
Еще примите мое великое спасибо за красоту концерта.
Ваша Мария Борисовна.
хочется поблагодарить вас за Ваш чудный концерт для cello —уже упомянутый выше концерт для виолончели с оркестром Кабалевского из его «молодежной» триады, выделяющийся лирической самоуглубленностью и преобладанием элегических настроений.
[не позднее декабря 1949 г.]
Дорогой Дмитрий Борисович, мне, вероятно, больше не следовало б<ы> В<ам> писать: Вы не ответили нам на наше поздравление, потом не ответили мне ... на первое мое письмо. И все же я пишу, но <оно?> мне просто необходимо, помогите мне. Вы представляете себе положение человека, как я, заброшенного в такой город, как Ижевск, где никогда не бывает ни одного серьезного концерта... В одном В<ашем> письме Вы написали мне, что если выйдет... Ваша грампластинка (в особенности 2-я соната) Вы дадите мне знать. Напоминаю В<ам> об этом. Не допускаю, чтоб вещи дважды лауреата С<талинской> П<ремии> не записывались б<ы>. Еще вы написали мне, что В<аша> соната издана ... позвоните туда, чтоб мне ее выслали наложенным платежом. Я знаю, за это время Вы написали много чудесных, прекраснейших вещей концерт cello, произведший на меня такое сильное впечатление <кто исполнял?>. Скрипичный дивный концерт в исп<олнении> Д. Ойстраха и оркестра под В<ашим> дириж<ированием> и потом совсем особо 12 прелюдий д<ля> рояля таких оригинальных по форме и таких «Кабалевских» по содержанию. О, если б я могла иметь все три вещи в пластинках, мне бы больше ничего б не надо было, мне кажется, я была бы счастлива. Но ведь все эти вещи не умаляют красот и В<ашей> (моей любимой) 2-й сонаты. Когда я написала Вам в первый раз, мне было 68 лет. За эти 4 года у меня хранятся 3 В<аших> чудесных письма, Ваше фото ... одна фраза из этих писем дала мне решимость написать вам и это письмо. Вот она, эта фраза: письма Вашего не получал, а то, конечно, ответил бы.
Ваша Мария Борисовна.
Ижевск ул. Свободы, 167, кв. 6
М. Б. Миллиор.
Ойстрах Давид Федорович (1908—1974), скрипач, педагог, дирижер.
Повторные просьбы Марии Борисовны о пластинках с сочинениями Кабалевского в контексте настроений, которыми проникнуто письмо, воспринимаются как символ некоей духовной опоры. Наконец — долгожданный ответ.
25 декабря 1949 Москва
Уважаемая Мария Борисовна!
Простите, что так долго не отвечал Вам. У меня ужасно запутанная жизнь была все это время. Только в начале октября вернулся в Москву из Рузы, где сидел как крот в норе и сочинял оперу. Почти сразу же пришлось уехать на целый месяц в далекую поездку — был в Англии и в Чехословакии. Потом все силы и все время взял наш композиторский пленум, после которого пришлось уехать в Ленинград. Вернулся на днях и продолжаю путаться среди вороха всяческих дел. Вот почему и не собрался до сих пор ответить Вам. А вот уж как вышло, что не ответил на Ваше поздравление — просто не понимаю и очень прошу простить меня за такую оплошность. Вы просите меня прислать Вам пластинки с записью моих сочинений. Дело в том, что за время моих разъездов были выпущены пластинка с 2-м квартетом (в исполнении Бетховенского квартета) и с четырьмя прелюдиями (Флиер). Но они уже разошлись и я не смог достать их. Мне, правда, обещали достать один комплект. А кроме того в ближайшее время выйдут пластинки с записью скрипичного концерта (Д. Ойстрах и оркестр под моим управлением). Я постараюсь все это достать и прислать Вам. А вторая соната (напрасно Вы думаете, что я отношусь к ней очень плохо. Я вообще по-настоящему хорошо отношусь только к последнему своему сочинению) издана Музгизом. Я с удовольствием пришлю Вам ее, но не знаю — интересны ли для Вас ноты. Вы спрашиваете, кто исполнял виолончельный концерт? Вы, вероятно, слушали запись: играл Святослав Кнушевицкий, а оркестром дирижировал опять «автор». По-моему, Кнушевицкий играл очень хорошо, правда? Желаю Вам, Мария Борисовна, всего самого лучшего и, прежде всего, здоровья, с искренним приветом и с благодарностью (правда, сильно запоздавшей) за поздравление.
Д. Кабалевский.
Обещаю Вам в следующий раз отвечать аккуратнее! Передайте, пожалуйста, мой привет и благодарность Вашей дочери.
Письмо говорит о том, что 1949 год стал для Кабалевского годом прощения ему «формалистических заблуждений» и нарастанием официального признания, о чем свидетельствуют и редкие для того времени поездки на заграничные музыкальные фестивали, в том числе и в капиталистическую Англию. Наконец, отпечатан тираж пластинок 2-го квартета и полным ходом идет работа над завершением оперы «Семья Тараса», о которой — в следующем письме.
Кнушевицкий Святослав Николаевич (1907—1963) — виолончелист, педагог.
2 января 1951 г.
Дорогой Дмитрий Борисович!
Этим летом был здесь один моск<овский> студент, юноша, которого я просила прочитать одно В<аше> письмо и когда он дошел до места, где вы говорите, что пишете оперу, он вдруг прервал чтение и как то вдохновенно сказал: «Наконец-то у нас будет прекрасная советская опера». И как он оказался прав. В<аша> опера, действительно, прекрасна. Мы, бедные, конечно, слушали ее только по репродуктору, даже наш <Рекорд?> в тот вечер б<ыл> невыносим, но все же впечатление от некоторых сцен было прямо потрясающим, воображаю как все это было прекрасно там, в театре! Спасибо В<ам> Дмитр. Бор., спасибо и поздравляем В<ас> от всей души, хочется еще многое сказать бы В<ам>, но мне трудно писать теперь... Поздравляю В<ас> также с Н<овым> Г<одом> и от всей души желаю В<ам> исполнения всех В<аших> самых задушевных желаний во всем. Вы помните свое обещание? Конечно, но напоминаю: пластинки Вашей музыки.
Премьера оперы «Семья Тараса» по повести Б. Горбатова «Непокоренные» состоялась в Ленинградском академическом театре оперы и балета им. Кирова 7 ноября (!) 1950 г. Восторг неизвестного нам московского студента точно выражает официальное мнение по поводу произведения («победа советского оперного искусства»), которое широко ставилось в СССР и «странах народной демократии». Композитор получил свою третью Сталинскую премию (1951). В этом сочинении следование многообразным традициям русской оперной классики довольно органично сопряжено с сюжетом, связанным с событиями недавней Великой Отечественной войны. Многие номера из оперы пользовались в свое время популярностью и часто звучали по радио. Я это прекрасно помню. Думается, что и сегодня некоторые фрагменты оперы могут привлечь слушателя свежестью и мелодическим обаянием. Но в целом «Семья Тараса» слишком прочно связана с ограничительной эстетикой своего времени и, подобно некоторым старым кинофильмам, сейчас воспринимается как «ретро» определенного этапа истории советского искусства.
28 марта 1951 Москва
Многоуважаемая Мария Борисовна, опять мне приходится начинать с извинений за то, что отвечаю с такой задержкой. Я рассчитывал, что после окончания оперы жизнь моя станет легче, но на деле получилось не так. Половину января я провел в Свердловске, половину февраля — в Праге; вчера вернулся из Ленинграда, а сегодня, через несколько часов уезжаю в Харьков. Естественно, что то немногое время, которое провожу в Москве, верчусь, как белка в колесе. Уйму времени и сил взяла работа по постановке оперы в Москве (до Москвы она была уже поставлена в Ленинграде, Алма-Ата и Свердловске). Свое обещание относительно пластинок я не забыл, но никак не мог их раздобыть. Только сегодня утром получил наконец давно обещанные мне пластинки скрипичного концерта и 2-го квартета. Сегодня я не успею их упаковать и отправить Вам, но сейчас же после возвращения из Харькова (в 1-х
числах апреля) обязательно это сделаю. А пока прошу простить за это коротенькое письмецо и желаю Вам всего самого лучшего. Привет В<ашей> дочери.
Ваш Д. Кабалевский
«Семья Тараса» триумфально шествует по оперным сценам СССР, а музыкально-общественная деятельность захлестывает теперь уже знаменитого композитора со все большей силой.
[не позднее июля 1951]
Дорогой Дмитрий Борисович!
Уж совсем было решила не напоминать В<ам> о себе, но только что мы с дочерью с таким наслаждением прослушали муз<ыкально>-обр<азовательную> лекцию о Д. Б. Кабалевском и слушали нашу любимую музыку, что я не выдержала и вот: «с начала апреля вы получите пластинку квартета и скрип<ичного> концерта». Я так ждала — простите, я теперь уже почти ничего не вижу, боюсь, что вы не все поймете в моих каракулях. Простите.
Ваша Мария Борисовна.
[Почтовая открытка]
20 июля 1951 г. Москва.
Уважаемая Мария Борисовна!
Посылаю Вам пластинки квартета и концерта. Простите, что так задержал. Они лежат у меня уже давно, но никак не мог придумать упаковки, чтоб дошли они до Вас в целости. Да и сейчас боюсь — не побьют ли их в пути. Шлю Вам свой искренний привет.
Д. Кабалевский.
Пока не удалось выяснить судьбу этих пластинок. В каталоге личной фонотеки Е. А. Миллиор, сейчас хранящемся у А. Н. Шейнина, записи музыки Д. Б. Кабалевского отсутствуют.
30 октября 1954 г. Москва.
Уважаемая Мария Борисовна, только что вернулся из Кисловодска, где от одной Вашей знакомой узнал, что Вы, видимо, не получили моего последнего письма. Я аккуратно отвечал на все Ваши письма и жалею, что, не желая того, огорчил Вас. Поэтому и пишу сейчас это письмецо и шлю Вам мой искренний привет.
Уважающий Вас Д. Кабалевский.
[не позднее ноября 1954]
Ваше маленькое письмо, дорогой Д<митрий> Борисович, доставило мне большую радость. Спасибо за память, внимание и неповторимую деликатность. Но загадку Вы нам загадали большую! Сколько мы с дочерью ни ломаем себе головы, никак не можем понять, кто с Вами говорил. Еще раз спасибо. С искренним пожеланием Вам всего самого лучшего.
Мария Борисовна.
Простите каракули, ничего не вижу.
Имя знакомой установить не удалось.
Вскоре после смерти матери Елена Александровна Миллиор, видимо, обратилась к Д. Б. Кабалевскому с просьбой прислать письма Марии Борисовны. Как человек, воспитанный в старых традициях, он сохранил эти послания, написанные крупным неровным почерком, несущие на себе отсветы драматизма судьбы и физических тягот, предпослав им следующее письмо:
4 июня 1956 г. Москва
Многоуважаемая Елена Александровна. Посылаю Вам десять писем, которые я получил в разное время от Марии Борисовны. По-моему, это все, что она мне писала. Я знал Вашу маму только по этим письмам, но они вызвали во мне большую к ней симпатию, очень теплое отношение. И, конечно же, не потому, что ей нравилась моя музыка, хотя сознание, что твоя работа доставляет кому-то удовлетворение — не может не радовать. Я по письмам Марии Борисовны почувствовал, что она была человеком хорошей, большой души и доброго сердца. И получить от такого человека одобрение своей работы — это для каждого из нас, людей искусства, очень дорого. Скажу Вам откровенно, что вот такие «письма от слушателей» приносят мне гораздо больше радости, чем любые (даже «хвалебные») рецензии профессиональных критиков. Я понимаю, что вам хочется иметь письма мамы, и поэтому посылаю их Вам.
С искренним приветом и самыми добрыми пожеланиями
Д. Кабалевский.
Так завершилась эта «музыкальная новелла» в письмах, написанная самой жизнью. Служение музыке, любовь к прекрасному объединили находящихся далеко друг от друга двух людей с очень разными биографиями.
Из таких невыдуманных историй в конечном итоге складывается многоплановый портрет времени, за скупыми строчками оно встает во всем своем драматизме.
Это первое письмо, с которого началось заочное знакомство М. Б. Миллиор и Д. Б. Кабалевскрго. Судя по письму № 3 (см. ниже) побудительным толчком послужили выступления Д. Б. Кабалевского по радио.
квартет — имеется в виду 2-й струнный квартет Кабалевского, написанный в 1945 г. и удостоенный Сталинской премии в 1946 г. Скорее всего о нем Мария Борисовна узнала из радиоинтервью Кабалевского.
В Ижевске нет никакой музыкальной жизни — тема скудости музыкальной жизни Ижевска проходит через все письма М. Б. Миллиор. В конце 40-х — нач. 50-х гг. филармоническая жизнь в городе только начинала налаживаться и значительно оживится с конца 50-х.
Теперь я жду от Вас фортепианное трио — пожелание наверняка связано с пристрастием к этому жанру камерной музыки и с воспоминаниями о домашних музыкальных вечерах. В творчестве Кабалевского жанр фортепианного трио отсутствует!