ПИСЬМА Л. В. ИВАНОВОЙ К Е. А. МИЛЛИОР

1.

30 окт. 24 г.
Italia. Roma (quartiere № 5).
172 Via Quattro Fontane
3 piano (presso Placidi)
Alla signorina Lydia Ivanov
(непосредственно), а
если письмо nane, то пишется
al signor professore
Venceslao
Ivanov

Все сие мне приказано было, дорогая моя Нелличка Миллиор, тебе предписать, т. к. профессор наш был возмущен ошибками на конверте и восклицал — «И это моя ученица!» и вообще приказали писать без ошибок конверты. Ну вот, это часть по приказу свыше, а теперь моя. Я получила оба твои письма, и ты никогда и никогда не сможешь себе представить, сколь они желанны, сколько волнений и радостей доставляют. Ты хорошая, верная и милая Нелли Миллиор, и вообще у меня прилив самых нежных чувств к тебе. И пишешь хорошо так, что все себе можно представить, что у вас делается в городе Баку. Славный и милый город, даже в Риме его вспоминаешь с удовольствием и благодарностью. Но Сержик в нем возмутительное явление! Какой ужасный лентяй. Как он долго закручивает свои буквочки, чтобы написать 15 строчек. Больше мы от него не получали. И ничего-то толком не опишет, что у него за уроки такие, сколько он за них получает, что за оперу такую он натворил — вообще негодяй! Эта часть моего письма составляет некую параллель к местам, посвященным в твоих письмах Лиде Гуляевой, хотя несколько менее огниста. А Лида очень хорошая и сердиться на нее нечего, это она все правильно делает, не то что Серж. Боже мой, какой противный! Какой отвратительный мошенник и в высшей степени кот этот Серж. Ему показывать этого никак невозможно, а то скажет, что не аристократически пишу! В общем, здесь составляется 4-х голосный контрапункт — ты, я, Серж и Лида Гуляева.

Как видишь из всего сказанного, моя душа еще не совсем вселилась в Рим, а отчасти еще бродит по бакинской площади Свободы, так что про англичанина все враки. Никакого англичанина нет, да и вряд ли будет, а что касается до снов, то специалист Альтман, и он, наверно, тебе скажет, что твой сон изображает твое личное, чисто эротическое настроение. А мы, видите ли, тут заняты всякими глубокомысленными занятиями (еще занятия не начались в академии — с 5-го

ноября), изучаем итальянскую грамматику (очень лениво), читаем итал. романы, изредка посещаем памятники древности, изредка ходим в католические церкви на вечерню, в особенности в свой любимый монастырь, с монахинями, одетыми в голубое с белыми фатами как невесты и никогда в церкви не откидывающими своих покрывал с лица перед народом, так что никто никогда их не видит. Их служба очень красива и производит сильное впечатление театра, перенесенного в жизнь. «Сонную» же часть своей души придавливаю, а она изредка больно заноет, но ею нужно завладеть. Пока же получается атмосфера некоей пустоты и отреченности (выражаясь Сержиными абракадабрами), кот<орую> внешние впечатления не могут растормошить до дна. А потому прости мне, что не пишу я письма как полагается, а именно — «Я чувствую себя совсем перерожденною» или «Рим эта сокровищница такая и сякая» и т. д. Дни восторженности и юности прошли, и рано пепел покрыл еще не разгоревшихся углей души моей. Вот тебе восточного стиля лирика, уже не англичанина, а англичанки с бедекером. А факты описаны все в Сержиных письмах и в письме к Попову. Ну, прощай, Нелличка, крепко, крепко целую тебя и Марию Борисовну.

Твоя Лидия.

Не помню, сколько л писать в твоей фамилии? Как твой адрес?

2.

4 марта 25 г.

Дорогая моя Нелли Миллиор, получила твое последнее возмущенное письмо, что послужило мне наконец последним толчком сесть и начать писать. О если б ты знала, до какой степени я ленива на все за исключением (теперь по крайней мере) музыки. Я кажется в этом смысле могу сойти за феномен. Дело в том, что кроме музыки у меня сейчас решительно ничего нет и я с каждым днем все глупею и глупею, ни о чем не размышляю, ничего не читаю и вообще я не знаю, что тебе за охота писать письма такой особе. Это настоящее бревно, моя дорогая, и если ты этого не замечаешь, то это можно объяснить лишь недоразумением, отчасти появившимся в виду тех тысяч верст, которые нас отделяют. Нужно, правда, сказать, что отчасти это пагубное влияние страны, в которой я сейчас существую быть. Быть умным здесь считается излишним капризом и даже довольно вредным, ибо злоупотребление этим занятием может довести человека до забвения своего долга, жизни и здоровья, и можно нередко наблюдать, как умный человек кончает свое поприще в сумасшедшем доме. Зато здешние люди имеют все какую-то жизнь вне умных и учебных занятий; влюблены ли они там все или так просто любят бродить или толкаться, не очень мне это ясно. Одно только ясно, что, если впрочем они не притворяются, у них центр тяжести совсем не в науках, философиях или

искусствах, а где-то в иных долинах — и где, для меня полная тайна. Ясно только, что я как-то по-другому скроена, что я им совсем и чужая, и непонятная (впрочем и понимать-то кажется нечего — и я сама ничего не понимаю). Одним словом, оставляя весь очень глупый туман, который я изобразила, в стороне, я себя чувствую очень и очень одинокой и до невозможности жизненно бездарной. Так что никаких вопросов о забывании Баку и друзей нельзя и поставить. Это одиночество сильно сказывается по праздникам, которые для меня представляют время очень неприятное, или во время какого-нибудь прогуливания по паркам. А виной этому конечно только я сама, потому что по дикости и пугливости у меня есть кажется только один товарищ — это Юсбашев. Как он живет? И вообще ты большая душка, Нелли Миллиор, что пишешь все и про себя и про Баку, в особенности принимая во внимание, кому ты пишешь. Я бы ей не стала писать. Впрочем, ты, может, пишешь только внешне ей, а психологическим толчком к этим письмам служит мысль о профессоре Пуфи. Эта мысль вносит некоторую желчь в мои отношения к тебе!!! Передо мной сейчас закат солнца виднеется за морем крыш перед моим окном. Безжалостные автомобили гудят на разные голоса. Папа спит. Хозяйка и ее сын ушли гулять. Внизу строят церковь для английских католиков-семинаристов, которые живут непосредственно рядом с нами. По вечерам раздается их хоровое пение. Теперь, впрочем, пост и они пришипились. Я объявила, что буду на первой неделе поститься: хотела спиритуализироваться немного (к нам сюда приезжал индус и читал популярные мистические, но очень интересные лекции). Но не тут-то было. Хозяйка страшно умилилась моему благочестию и делает нам такие итальянские постные блюда, что мы окончательно впали в чревоугодие. Это должно быть отражается в моем письме? Внешне все у нас по-прежнему. Моя душа сейчас в моих ногах, ежедневно упражняющихся на органе. Хочу сделаться органисткой-специалисткой. Этот огромный зверь отвечает моей душе больше всего. У нас начался дирижерский класс и кажется придется дирижировать и мне, если я не скончаюсь от страха перед этим. Мой маэстро сейчас на месяц уехал в Берлин ставить свою оперу, а мы пока занимаемся с другим типа Карагичева. Много времени отнимают дивные симфонические концерты с их репетициями, чему ты, должно быть, очень завидуешь. Окороковы уже 2¹/₂ месяца как переехали в Париж, где он устроился прекрасно, играет в симфонических, выступает солистом и имеет уроки. А я вот их не имею. Хочу играть в кино и не берут. Безработица. Очень были мы огорчены известием о смерти Гершензона. Профессор сейчас пишет статью о Пушкине для пушкинского календаря. Ну, прощай, Нелли Миллиор. Прости, что я сегодня такая глупая. Может быть, в другой раз поумнею. Кланяйся Марии Борисовне и Гуляевым и Пупсу.

Твоя Лидия Иванова.

Ясно, что всех наших родных: Зуммеров, Сержа и Настю нужно перецеловать крепко, но им письма отдельно.

Здесь все помешаны на собирании марок, поэтому ты когда будешь писать, то наклеивай на конверт всяких стоимостей и сортов. Советские страшно ценятся. Это просьба с поклоном от Димы.

3.

8 авг. 25 г.
Рим.

Дорогая моя Нелличка Миллиор, таких обращений уже было написано 3, и ни одно не доехало до конца, и письма остались неотосланными. Получила твое письмо третьего дня, и ты самая большая душка и самая хорошая Нелли Миллиор. Сейчас сижу с Димой в кафэ. Мы решили поехать на море купаться, еще этого не делали за лето. Трамвай специальный (или электрич<еский> поезд, не знаю, как его назвать) довозит до Остии в 30 минут от ворот Сан Паоло. Но мы к 10-часовому запоздали и приходится ждать до полдня. Лето у меня вышло утомительное. После всех экзаменов, кончившихся в июле, я собиралась ехать на месяц на море в комнату, которую нам предлагали. Но тут явилось предложение работы для балета, о кот<орой> я писала Сержику, месяц ушел на нее. Я оркестровала за ничтожную плату им 10 симфонических этюдов Шумана и один номер из картинок с выставки Мусоргского. Взяла работу эту так дешево для практики, из надежды на дальнейшие заказы и из желания услышать исполнение своей оркестровки, случаи всегда редкие и которыми нужно дорожить, т. к. оркестровке можно научиться только практически. Этот балет находится не в Риме, а в Триесте и театр открывается 1-го сентября — предприятие новое и характера случайного, не знаю, сколько времени продержится. Из Триеста они предполагали ехать в турнэ по Италии и, может быть, и в Германию, если не лопнут до этого. Я имею непомерную дерзость, а может быть, и глупость (покажет будущее) хлопотать попасть туда дирижером. Мой стаж — один раз дирижировала и прескверно на 1-й репетиции своим «Pescatore» в Св. Цецилии. О сей репетиции читай в предыдущих посланиях к Сержику. В связи с этим я задумываюсь над философской проблемой — следует ли или нет в жизни быть нахалом? Пока же предоставляю себя на волю судьбы и если пригласят, то поеду, надеясь 1) насобачиться в оркестре, 2) заработать деньгу — оплата хорошая, 3) избавиться от застенчивости <...> Вопрос должен решиться на неделе, вчера еще послала умилительное письмо в Триест. Покамест еду купаться в море. Как давно я об этом мечтаю! Последние дни нашей жизни можно наименовать «коловращением». Сие коловращение произвели Мейерхольды (он с женой), приехавшие на неделю в Рим. Они у нас ежедневно обедали, им нужно было показывать Рим, денег у них пропасть, возили они нас на бесчисленных автомобилях, по бесчисленным ресторанам, но все это было довольно бестолково, а главное до упаду утомительно и я рада, что они вчера вечером уехали в Неаполь. Они здесь будут еще на

обратном пути в понедельник 10-го, а затем едут в Россию, где уже 21-го должны начать театральную работу. Положительные результаты этой сутолоки, что они дали для своего издательства интересные заказы папе, между прочим перевод всех стихов, написанных Микель Анджелом, которого они страшно любят. Эта работа интересна и, кажется, даст нам некоторую финансовую поддержку. Затем заказы более проектного характера, касающиеся немного и меня, а потом он пошлет Шаляпину с рекомендацией мою «Похоронную песню» и если она Шаляпину по душе придется, то он ее споет и напечатает. Занятия на будущий год мои несколько облачены туманностью. Мой Респиги флиртует с американцами и кажется, что они его увозят с декабря до марта в Америку. Он вообще страшно легкомыслен и большой с нами лентяй. Директорство он оставляет и остается только профессором, а директором будет должно быть здешний Карагичев (хотя лучше все же Карагичева) некий Сетачьолли. Командировку папе продлили из Москвы еще на один год, так что в этом году нас ждать не следует. Я была очень огорчена болезнью Марии Борисовны. Какой Баку все же ядовитый город — вечно в нем колиты, жары и компания. Поцелуй ее крепко, крепко от меня и пожелай от меня быстрой поправки. Научные части твоего письма производят на меня ошеломительно уважительные впечатления, а папа очень тебя одобряет и писать хотя и собирается, но на подъем очень тяжел. Поцелуи Гуляевым и всем друзьям, а главное тебе самой, потому что ты самая хорошая Нелли Миллиор, которая когда-либо была или могла бы быть.

Твоя Лидия.

4.

23—III—29
Villa Erika Davos-Dorf

Милая моя, любимая Нелличка, как было радостно получить твое долго творимое от 15.I до 20.II письмо. Мне его переслал Пуффи сюда, где собираюсь пробыть до 7-го, 8-го апреля. Поэтому в Davos мне не пиши, а в Италию. Неделю пробуду в Милане и затем хочу 3 месяца прожить в Риме, чтобы вторично проделать 3-месячные «Corsi di perfezionamento» с Респиги: апр., май, июнь. Комнату еще должна буду искать, а потому, пока не сообщу адреса, пиши на Пуффи: Pavia, Almo Collegio Borromeo. Сама я в этом году настоящий коммивояжер: ношусь взад и вперед между Римом, Миланом, Павией и Давосом безостановочно, приводя в немалое замешательство итальянскую полицию, боящуюся сих моих передвижений между моими высокочтимыми родственниками и музыкальными делами. Расскажу 2 слова об одних и других.

1. Родственники. Проф. Пуффи, на Пасху собирающийся в Рим, имеет по-прежнему резиденцией Павию, где по-прежнему и проживает, и преподает нем., франц. и англ. языки студентам университета — питомцам колледжиа. К сей оккупации в прошлый месяц прибавилась еще одна новая: «incarico» преподавания славянск. языков при Университете Павии. В этом году 2 группы русского языка:

одна для студентов и одна для профессоров и внешних желающих. Занимаются охотно и, исключая неприятность спешной ходьбы по гористым и обычно туманным, грязным или снежным улицам Павии, занятия эти приятны. Плата грошевая, как всегда в Италии для добавочных лекций. Но это почетно и также укрепляет положение в Павии.

Хуже то, что в будущем году придется вести также одну группу по сербскому языку и поэтому Пуффи приходится спешно его самому учить при помощи одного студента хорвато-итальянца и малой толики учебников. Кроме сего готовит Пуффи книгу о Достоевском по-немецки: переводы и переделки и добавления к бывшим статьям. И еще кое-какие переводы и работы. «Дионис и прадион.» переводится на французский. Недавно вышла одна статья по-итальянски. Сам он сделался немного менее грустным в связи с улучшением здоровья другого моего родственника, к коему и перехожу.

Дим. Вячеславич изволили меня намного перерасти, несмотря на манеру сутулиться. В последней оскультации каверна не прослушивалась, вес прибавился и t° почти нормальная. Однако несмотря на эти хорошие новости он еще должен пробыть в Давосе год и после, если Бог даст все зарубцуется, должен продолжать вдувания, даже когда будет уже учиться. Желательно же учиться в городе на значительной высоте, т. е. в Швейцарии же. Ну, там видно будет. А Швейцария, кстати, т. е. некстати, безумно дорога и найти в ней работу нельзя абсолютно, даже частные уроки запрещены для иностранцев. Сейчас он находится в «популярном» санатории, где плата для Давоса минимальная. Пишет он стихи, но совсем особого склада не «артистического», а размышления. Впрочем, это в мое отсутствие делается, а когда я являюсь, то он спешно глупеет и творчество прекращается. Начинает понемногу говорить по-немецки. Я же лишь в трагических случаях могу 3 слова на сем диалекте произречь.

Столько о родственниках. Впрочем к ним нужно еще прибавить и Ольгу Александровну Шор, нашу всеобщую любовь. Название у нее в семье «Фламинго», т. е. птица египетского происхождения и цвета зари. К ней нужно было бы чувствовать гору благодарности, если бы сие чувство не проглатывалось чувством любви. <...> Очень мне неприятно, что Витя плох здоровьем и так отяжелен работой. И надо же ему было жениться! Или ему это действительно необходимо и внутренно его поддерживает? Боюсь, нет. Впрочем, кто тут судья? Кланяйся ему очень от меня. Я его очень люблю. Кланяйся также Ксеньи и Альтману (в чем состоит его процветание?), если будешь иметь случай. Как странно, что вы все переехали в Ленинград, а все же вместе и неразлучны. Мне всегда казалась дружба с товарищами по учению случайной, а оказывается она самая настоящая-то и есть. А про других ты не знаешь? <...> Сержику я пока собираться буду писать, ты ему от меня поцелуй крепчайший пошли. <...> Шлю глупую случайную фотографию-фильм, снятую сейчас на улице в Давосе. Это в ожидание лучшей. Очень хочу иметь твою. Здесь соединение снега с жарким солнцем. Шуба моя (вывернутое русское «кенгуру») здесь кажется шикарной...

5.

7.I.65.
Roma. Via Leon Battista Alberti, 25.

Дорогая моя Нелличка, не могу тебе сказать, как меня тронуло и взволновало твое письмо. Спасибо тебе от всего сердца. Я тоже поднимаю свой стакан вина и чокаюсь с тобой, такой далекой и такой близкой и желаю тебе счастливого Нового года, полноты душевной, здоровья и осуществления твоих творческих замыслов. Я помню Гагры и очень люблю это прекрасное место и помню его темное вино и романтические утесы, срывающиеся в лазурь и пену морскую. Я туда ездила, когда мы жили в Сочи. Как был бы доволен отец мой, если бы узнал, как ты хорошо и успешно работаешь в его любимой области древнегреческой культуры. И подумать, что я живу так близко от Греции и еще не посетила ее! Но надеюсь это сделать, может быть, в этом году. Я еще преподаю в римской консерватории (у нас тут в отставку уходят позже). Преподаю гармонию. Игру на органе я немного запустила с точки зрения концертной. Часто играю однако на свадьбах. Для себя продолжаю работать, хотя медленно. Пишу оперу. Первый эскиз готов, но еще масса работы над ним. Теперь я делаю оркестрацию, которая ползет черепашьим шагом именно потому, что эскиз еще эскиз и требует окончательной редакции, а потом и шлифовки.

Мою комическую оперу — небольшую в полвечера — здесь ставили в городе Бергамо в северной Италии. Либретто я сама написала, а сюжет из итальянского быта. Из нее я составила сюиту танцев — их исполняли в Радио. Оперу (комическую) зовут La Suocera Rapita, т. е. похищенная теща, или Похищение тещи. В Швейцарии сейчас по радио передавали одну мою симфонию, а также транскрипции песен труверов (13^ый, 14^ый век), которые мне удалось найти в одной римской библиотеке (старинный манускрипт). Мечта моя окончить и хорошо окончить оперу, кот<орую> я теперь пишу. Препятствуют сильно лень и, быть может, и физические причины, скоро устаю. Но увидим, как будет.

Живем мы втроем с Димой и с Ольгой Александровной Шор — уже не друг, а родная все в той же квартире, где в 49-ом году умер отец. Дима как журналист часто путешествует, но его база в Риме, где он директор бюро France Soir (парижская газета) в Италии. Ну вот несколько слов о нас. Целую тебя и крепко обнимаю. Как радостно, что можно с тобой говорить.

Твоя Лидия

6.

6.V.67

Нелличка дорогая, твое письмо мне доставило огромную радость.

Даже если и не удастся твое путешествие в Италию, уже само предположение как о чем-то конкретном замечательно само по себе.

Конечно, если ты получишь визу, я буду счастлива (также и Дима, и Ольга Александровна) тебя иметь нашей гостьей. Что же касается до вызова, я могу, конечно, его сделать, но боюсь, что он не будет действителен, т. к., насколько мне говорили, его

могут сделать только ближайшие родственники. Но ты справься. Во всяком случае я думаю, что тебе следует записаться в организацию Italia — URSS, которая специально занимается культурными обменами с Италией. Сюда часто приезжают ученые, а ты к ним принадлежишь. Тебя здесь может интересовать Сицилия и вообще юг, где находилась Magna Grecia. Впрочем, ты эти вещи лучше меня знаешь. Кстати, не могла ли бы ты списать нам стихотворение Ио, которое Ольга Александровна не может найти. Ты знаешь, что готовится полное собрание сочинений моего отца? И тоже любопытно, откуда у тебя перевод Эсхила? Я хочу тебе послать книжечку об Сибарии, она популярно написана, но, по-моему, очень мила?

Ты читаешь по-французски?

Сегодня мы едем в Павию, где в университетском Collegio, где преподавал мой отец, завтра повесят мраморную плиту в его память. Будут студенты и его бывшие ученики и произнесут речи. Спешу кончить письмо, чтобы не затягивать ответа. А пока нежно тебя обнимаю.

Твоя Лидия

Ты пишешь, что не можешь вспомнить, когда отец приезжал за нами в Баку. Это потому что этого никогда не было. Он прислал телеграмму из Москвы, где было чествование Пушкина, и мы с Димой приехали вдвоем, собравшись как умели. Это, кажется, Маковельский говорил, что он заезжал в Баку: он плохо помнит, как многие очевидцы.

7.

15.VII.70.

Дорогая моя Нелличка, <...> стихи мне очень понравились, а если что на Блока или кого другого и похоже, то это не важно, т. к. они о другом говорят, очень искренно и сильно. Что же до формы, языка или чего другого, то мы все люди одной эпохи и все хотя бы бессознательно имеем общий стиль нашего времени. Пока живем и пишем, нам кажется, что мы очень разные, а в историческом взгляде мы одни. Только различны по силе и ... душе. Я для себя решила не беспокоиться, похоже это или нет на других. Конечно, похоже. Но важно выразить хорошо и иметь, что выразить. Кстати, я тебе послала пластинку с камерными вещами моими. Они исполнялись в здешнем Радио в серии «профили композиторов». Надеюсь, что она скоро приедет. Это сделано из очень деликатного материала, легко ее

поцарапать или забыть у отопления или на солнце. Но если осторожно с ней быть, то, по словам техника, она может долго длиться. Там есть органная сюита, вокализ, который я называю «Тоска» и думаю о щемящей тоске, кот<орую> на меня наводит вид степи. Есть две песни в стиле ренессанса на забавные (т. е. забавно, что 13-ый век и женщина: содержание патетическое) слова сицилианской поэтессы 13-го века, другая (комичная: цыгане утверждают, что потеряли своего медведя) на флорентийские слова 15-го века, песнь на слова моего отца из Cor ardens’а, песнь на английскую народную рождеств<енскую> поэзию. Немного с борку да с сосенки. Если хочешь, я потом сделаю еще симфоническую пластинку.

Ксенье и Вите напишу скоро, а пока кланяйся им и попроси не сердиться на ленивую корреспондентку. Крепко обнимаю и желаю счастья тебе и Диону.

Приветы от Димы и О. А.

Твоя Лидия.

Добыла «Мастера и Маргариту» и начала читать. Прости бестолковость письма — сегодня у меня болит голова. В Риме жара, и тогда все трудно становится.

8.

2.IV.72

Милая и дорогая моя Нелли, твое последнее письмецо (как и все другие из Ижевска и Ленинграда, кот<орые> составляют целую повесть души) меня очень обрадовало.

Ты мне задала целый ряд вопросов. О портрете Кузмина не беспокойся. Нам удалось найти фотографию с портрета, сделанного Сомовым. Ио и твои стихи в свое время получили. Ио у нас была, а за твои спасибо. Они должны войти в третий дом, где поместится бакинский период. Что же до стихов, посвященных Вите, у нас их нет, и если ты можешь их списать и прислать, мы будем очень благодарны.

Относительно бакинской группы у меня к тебе просьба. — Указать, во-первых, что значит «чаша» и почему ты так называешь эту группу. Я не помню — да ведь с тех пор прошло около пятидесяти лет! Кроме того, если можешь, перечисли мне, пожалуйста, слева направо всех лиц, кот<орые> там находятся с их именами и отчествами и укажи, что они теперь делают. Они будут названы в третьем томе, конечно, если они этого хотят. В первом томе даны только те два имени, кот<орые> упоминаются в самом тексте «Введения»:

Ты пишешь, что в книге нет романа? Об нем подробно рассказано в Введении (стр. 219—223). Если ты увидишь книгу, то его прочтешь. Мы послали книгу в университет. Витя ее, наверно, прочел. Меня очень обеспокоило и огорчило известие о болезни Ксении. Надеюсь, что понемногу она совсем поправится. Пожалуйста, напиши мне ее отчество, хотя бы чтобы на конверте правильно написать.

По поводу твоего романа мне интересно, кто у тебя Дион. Исторический Дион, или фиктивный герой с этим именем? <...>

Остается ответить о Modigliani и Шагале. Да, мне они очень нравятся. Шагал больше. Между прочим, я очень люблю Кандинского. Ты видала его картины? Они могут казаться, холодно абстрактными, но мне они дают музыкальные переживания.

Я рада, что Ксения расписала тебе нашу жизнь. Она хорошо умеет описывать. Она очень симпатична и талантлива.

Об авторе Ивана и Марг<ариты> продолжают много писать и говорить.

Во Франции теперь вышла одновременно в двух разных переводах и у двух разных издателей — Robert Laffont u Champ libre — его биография Мольера. В Италии изд<атель> De Donato издал перевод его пьес «Квартира Зои» и «Адам и Ева». А в театрах шли «Иван Васильевич» и «Пурпурный остров».

Это не спешно, но пришли, пожалуйста, для третьего тома (сейчас работа над вторым) несколько биографических данных о себе самой и о твоих трудах.

Крепко обнимаю и целую. Дима и О. А. шлют привет.

Твоя Лидия.