ЛИРА НОВАЛИСА

181 Стихотворные переводы В.И. войдут и V и VI томы. Но «Лира Новалиса» занимает в поэтической деятельности В.И. особое место, и поэтому печатается в предлагаемой книге наряду с оригинальными сочинениями.

Переводами назвать «Лиру Новалиса» было бы неточно. Дело идет, — как говорит их автор, — о «переложениях», а иногда и просто строфами Новалиса навеянных, но от них далеко уходящих стихах. «Пересмотрел 'Гимны Ночи' (sic), — записывает В.И. в дневник от 13 августа 1909 года, — и, кажется, сегодня ни стиха, но взамен много мыслей о возможных, близких, быть может, стихах». А несколько дней позже (25 августа 1909 г.) В.И. вспоминает, что, когда он показал некоторые переложения своему приятелю Потемкину, «он ужасался на вольность моих переводов, которая, в самом деле часто, кажется, непозволительная».

В.И. себе ее, однако, позволял. Он знал, что в каждой из своих Nachdichtungen он, даже часто уклоняясь от буквального смысла, был внутренне верен поэту, с которым продолжал свое духовное и лирическое общение. Верен не только до последней детали ритму, мелодии, музыке, общей атмосфере стихов, но и внутреннему опыту, их вдохновляющему. Как бы ни были различны и голос, и тон, и эпоха и внешние обстоятельства жизни между немецким молодым романтиком и обитателем петербургской башни, оба поэта говорили по-разному одним языком, жили в обоим ведомых мирах. В то тревожное лето 1909 года, когда В.И. ежедневно — вернее, еженощно — записывал свои переложения, он о многом своем говорил языком Новалиса.

Почти два года прошли тогда со дня смерти Лидии Димитриевны Зиновьевой, его жены, — 7 октября 1907 года. «Что это значило для меня, — пишет В.И. десять лет позже, — знает тот, для кого моя лирика не мертвые иероглифы: он знает, почему я жив и чем я жив» (II, 21).

Между 25 июня и 7 сентября чуть ли не каждый день В.И. отмечает в дневниках работу над Новалисом. Работу эту он воспринимает как внутренний долг и целебное духовное упражнение. «Я спасаюсь моралью исполнения злобы наступающего дня», — записывает он 27 июня. И 1 августа: «Мой час продолжать перевод Новалиса. — Окончил песню Крестоносцев».

«Спасался» от «чувства огромного сиротства», от глубокого душевного «уныния». «В постели ночью прикасаюсь там и здесь к стихам Новалиса, которые хотел бы перевести», — читаем в дневнике от 25 июня, — «В душе чувство огромного сиротства... Я бы хотел mich bergen in jugendlichsten Schleier, <укрыться юношеским покрывалом>, может быть, расшифровывать жизнь im farbigen Abglanz <в цветном отсвете>«. И на следующий день, 26 июня: «Сижу и работаю. Забочусь об «акрибии». Строю планы о книгах. Сиротствую духом... Вообще, полоса почти уныния, почти Гефсиманская ночь в тех садах души, куда я стараюсь не заглядывать. Я не знаю, что теперь с моей Психеей. Она была мной как бы жестоко избита, я знаю, что таскал ее за волосы, потом запер в подземелье, в каменный погреб. Когда я подымаю, взявшись за железное кольцо, дверь люка и кричу ей: «пой», она еще поет, но с усилием и слабым голосом. Ее, быть может, навещает Лидия. Иногда доносятся их тихие голоса из погреба. Я же наверху чем-то все занят, что-то все строю.

Иногда кажется, что я очень устал. Что устало, должно по смерти отдохнуть. Мать моя устала. Итак, Лидии долго вдоветь? И после моей смерти? Ах, я хотел бы жить ее жизнью, но отчего эта тяжесть свинца на крыльях души? Тогда, в Загорье*, она меня лечила, она меня катала в лодке по маленькому пруду, из которого мы втискивались в маленькую речку, в ручеечек — она меня развлекала, как ребенка, она обманывала меня, когда я старался удержать, зацепить лодку, и лодка выскальзывала и неслась дальше, и она смеялась, торжествуя, а я тосковал — так она гнала неумолимое время, когда я старался удержать неповторимый миг. И каждый чувствовал всю неповторимость неоцененного, целую жизнь замыкающего в себе, как кристалл вечности, мига...».

Этому тщетному старанию «удержать неповторимый миг» вторит переложение пятого Гимна:

В.И. записывает дальше в дневнике: «Я очень тоскую. Я не иду, а влачусь по земле».

«Простодушные» и как бы от грусти задыхающиеся строки Новалиса вспоминаются В.И., и он перекладывает их по-своему:

Слов «немощных», «унылая», «светлых откровений» нет в более простом и народном оригинале. Но в дневниках за те дни и «немощность» и «уныние» постоянно звучат — так же, как «сиротство» и «сиротствовать». Это же слово употребляет В.И. и в переложении Гимна третьего:

И много лет спустя то же «сиротство» возвращается как лейтмотив Зимних сонетов. «Твое именованье — Сиротство, Зима, Зима! Твой скорбный строй — унылость» (III, 572).

Словам gespenstisch и «призрачная даль» в дневниках вторит: «гулял поздно в Таврическом саду, видел призраки. Был странен своим видом, чужим, отсутствующим, грустно-рассеянным, быть может, безумным (каким я иногда замечаю себя в зеркале, когда подымаюсь в лифте) и невозможно отросшими дикими волосами» (II, 774).

Несмотря на трагическое чувство разлуки — это слово также несколько раз появляется в дневниках и переводах, — внутренняя духовная связь с Лидией после смерти ее не прекратилась. Она, наоборот, приносит постоянный прилив внутренней энергии. В жизни «дневной», «наверху», где «я чем-то все занят, что-то все строю», ее нет, там «огромное сиротство», там «уныние» и «немощность». Возвращение «действительно осуществляется», когда угасает «дневное, формальное сознание» (как пишет В.И. в статье о Новалисе), когда наступает ночь, и с ночью исчезают призраки.

Ночь и «счастье снов» являют присутствие любимой и ведут к порогу жизни реальнейшей.

(III, 537).

У Новалиса ночь открывает жизнь настоящую и непреходящую, и в ночи он видит «образ любимой»:

1 августа В.И. пишет: «проснулся поздно, во сне долго была со мною Лидия. Была радостно-удивленная уверенность, что возврат ее действительно осуществился...»

4 августа: «Счастье снов. Долгое, интимное присутствие Лидии, веселой, шутливой, молодой, худощавой, немного бледной, с распущенными волосами. Страх, что она не долго останется. Робкие расспросы об испытанном ею во время разлуки...»

В редких записях дневника постоянно противопоставляются жизнь дневная с высшей и более реальной жизнью ночи. Это и лейт-мотив «Гимнов» Новалиса. В первом же из них поэт, после вдохновенных строф, обращенных к Свету и Дню, возвращается к родной стихии Ночи:

«Солнце ночное» — образ этот часто появляется у В.И. И в переложениях «солнце» заменяет более общий «свет» в стихотворениях Новалиса. В третьем Гимне «Свет ночного неба» становится в переложении «Солнце ночное». А в пятом Гимне «свет нас всех — лик Божий» у В.И. передается так:

Путь к солнцу ночи ведет через могилу. О могиле любимой поет неустанно Новалис.

В первом Гимне:

В третьем:

И в шестом Гимне Новалис пишет:

И опять вторят близкие мотивам Новалиса записки дневника: 9 августа. «...«Хотелось ехать в Лавру. Я чувствовал живой призыв. Подходя к могиле обходами, я увидел кошку с пойманной на могиле мышью. Хорошо было на кладбище; казалось, над могилами зыблется и струится другая жизнь. Могила говорила всеми своими цветами и плющом на кресте, покривившемся так, как мне нравится, движением Лидии. Через некоторое время она попросила у меня настойчиво душистой розы. Я не знал, как понять это внушение; осенью мы посадили розовые кусты. «Feliciter te orabo ut me delectes dono Rosae odoriferae; Rosam dono, te oro». Я пошел ко входу кладбища, где продаются цветы; роз не было.

Потом вышел из Лавры и направился в магазин на Невском. Из окна сверкнули мне алые розы. Магазин был открыт. Я попросил душистую красную розу, и имел ее. С нею вернулся в Лавру, и зашел к вечерне. Пели о светлом солнце, о многосветной звезде. Монахи образовали хор в два креста посреди церкви и в дивных словах славили бесчисленных праведников, живших во Христе. После «Свете тихий» я вернулся на могилу и подарил мою розу».

В третьем Гимне Новалис пишет:

В дневнике от 9-го: «Уходя, казалось, будто вижу над могилой нечто зыбкое и прозрачное, как рассеившийся фимиам... Бросил последний взгляд на могилу, живо созерцал в мысли ее образ, покрытый светом, над истлевшим телом...».

Здесь не место для подробного сравнительного анализа стихотворений Новалиса и переводов В.И. Достаточно указать на внутреннюю близость, на аналогию душевного состояния обоих поэтов.

Переводы должны были появиться отдельной книгой. 7 сент. 1909 г. В.И. записывает в дневнике: «Маруся была... в «Общ. Пользе» и узнала, что они напечатают Новалиса в кредит; только просят понемногу уплатить стоимость бумаги» (II, 803). Потом «Мусагет» объявляет, что «Лира Новалиса» «готовится» в изданиях «Орфея» в 1910-11 г. Но издание не осуществилось.

В.И. несколько раз выступал в Петербурге и Москве с публичным чтением своих переводов; 26 марта 1914 г. В.И. читал лекцию «Новалис, певец и волхв» в Москве (Русское слово, 25 марта 1914, стр. 9). В мае 1920 г. он познакомил с «переложениями» общество «Любителей российской словесности» и говорил о Новалисе на руководимом им «Кружке поэзии» при Литературном отделении московского государственного Института Декламации.

О своем впечатлении от петербургской лекции 1909 г. В.И. пишет С. Ауслендер: «Когда Вячеслав Иванов читал «Духовные стихи» и «Гимны к ночи» в своих достигающих высшей степени перевоплощения одного поэта в тайну творчества другого переводах, казалось, что уже с нами этот странный, быть может, не всем понятный юноша, почти мальчик, с бледным лицом, с опускающимися на лоб волосами, с нежными губами, с приветливым и печальным взглядом. И расцветал таинственный «Голубой Цветок», в этих неожиданных вдохновенно-импровизованных словах о потерянном в столетиях и вновь найденном, нужном, и близком нам Новалисе» (Аполлон, 1909, № 3, декабрь).

Шесть переложений В.И. были опубликованы в журнале «Аполлон» № 7, 1910: «Сказка прядет», «Почиет луч загадочного знака», «Песнь пилигрима», «Богоматерь! Молчаливо», «Медлю

я покинуть долы», «Умирающий гений». Они частично вошли в издание «Стихотворений и поэм» В.И. в серии «Библиотека поэта», Л., 1976. Стихотворения «Песня духов долины» и «Когда, без чертежей и числ» напечатаны в «Русском Альманахе», Париж, 1981, стр. 81-82 по рукописи из архива В.И. в Риме.

182 Предисловие к публикации в «Аполлоне».