FORMA FORMANS E FORMA FORMATA

I

Arte è la poesia, e cioè una delle arti musiche, secondo l’insegnamento dei Greci dell’età classica, opposto a quello dei grammatici dell’era alessandrina, i quali per primi la trattarono come un genere di «letteratura» (γράμματα) e le assegnarono un posto accanto alla retorica. Orbene, l’arte è una attività creatrice di cose belle, e la ragion del bello, ratio pulchri, per dirla cogli scolastici, è la forma. L’arte è tutta intenta alla creazione di forme; la forma ne è lo scopo, non già un mezzo; nè vi è nulla di cosi recondito ed ineffabile da non poter trasmutarsi in una epifania della forma per mezzo dell’arte.

Essenzialmente diversa è dunque la forma dell’arte da quella d’un discorso retorico; ben lungi dall’essere veste о ricettacolo d’un pensamento autonomo о d’una cognizione attinta dal di fuori. Ancorchè ciò accadesse a qualche poeta entusiasta e settario d’indole lucreziana, non certo il valore conoscitivo di tale opera, ma quello estetico, le assicure rebbe un posto nel reame dell’arte. Sbagliata è pertanto ogni critica che prenda le mosse dal valutare separatamente il cosidetto contenuto (attinto cioè dal di fuori e quindi eterogeneo ed eteronomo all’arte per definizione) e la forma quale modo di svolgerlo con forza e con garbo, essendo l’arte non già un che e un come meccanicamente collegati, bensi tutta quanta un duplice come, vale a dire il come dell’espressione e il come dell’aspetto sotto il quale l’artista vede il mondo. Nel ritrarlo, questo aspetto, egli non aspira alla validità obiettiva della propria visione; eppure se questa non fosse in certo qual modo significativa, se non rivelasse cioè qualcosa d’universale, non sarebbe ne meno comunicativa ed efficace. Ciò che contraddistingue una vera creazione artistica è una quasi inconscia saggezza del suo come mercè la quale un’opera d’arte riacquista alle volte indirettamente e, per cosi dire, sopraddovere, con propri mezzi e non con un apporto estraneo, financo un valore cognitivo. Difatti non è il compito dell’artista il raffigurare le cose come tutti le vedono, ma il far sì che noi ce ne meravigliamo, come se ce ne fossimo dapprima accorti, e ci rallegriamo riconoscendo le cose ben note e familiari a un tempo trasfigurate e confermate nella loro intima proprietà.

L’estetica moderna, intravvisto l’errore del sopraccennato metodo dei critici, proclamò l’identità di forma e contenuto: una formula poco chiarificatrice, perchè gli elementi del binomio indistinti si

ФОРМА ЗИЖДУЩАЯ И ФОРМА СОЗИЖДЕННАЯ

I

Поэзия есть искусство; она соприродна музыке, — так учили греки классической поры, в противоположность грамматикам александрийской эпохи, которые стали рассматривать поэзию как своего рода литературу (γράμματα) и отводить ей место наряду с риторикой. Но: искусство есть творчество красивых вещей, а «разум красоты», ratio pulchri, как говорили схоластики, есть форма. Всё искусство направлено на создание форм. Форма — не средство, а цель; и ничего нет столь тайного и несказанного, что не смогло бы обратиться в эпифанию формы посредством искусства.

Существенно отлична форма искусства от формы риторического рассуждения; форма искусства отнюдь не хочет быть одеянием или вместилищем мысли самого художника или познания, полученного им извне. Если б это случилось с каким-нибудь энтузиастическим и сектантским поэтом лукрецианского типа, то, разумеется, не познавательная, а эстетическая сторона его произведения обеспечила бы ему место в области искусства. Ошибочной является всякая критика, исходящая из раздельного рассмотрения содержания (т.е. какого-то понятия, извне полученного, и потому гетерогенного и гетерономного искусству уже и по самому своему определению) и формы, т.е. способа представить такое содержание точно и изящно: ведь искусство не есть механическое соединение какого-то ЧТО с каким-то КАК, а целостное двойное КАК, — т.е. как художник выражает и как он видит мир. Изображая свое видение, художник вовсе не претендует на его реальную объективность; однако, если б видение его не было в какой-то мере знаменательным, т.е. если б оно не было знаком реального инобытия, оно не было бы ни сообщительным, ни действенным. Отличительной чертой подлинной художественной деятельности является почти бессознательная мудрость КАК, благодаря чему художественное произведение приобретает порою, будто косвенно, так сказать сверхдолжно, собственными средствами, а не привнесением извне, даже и познавательную ценность.

В самом деле: в обязанность художника отнюдь не входит задача изображать вещи такими, какими их видят все: наоборот, ему дана возможность нас ими удивлять. Нам должно казаться, что их и не было раньше, и мы радуемся, сознавая, что это всё те же вещи, нам хорошо известные, обычные, но вдруг преображенные, показанные в своей подлинной сущности.

confondevano. Taluni artisti di vena radicale, avendo addirittura proscritto il «contenuto» quale residuo di «letteratura» nell’arte, si dedicarono al culto della forma pura; ma questa riuscì una pura astrazione, e l’arte viva une costruzione artificiale. Tali tentativi di superare l’eteronomia inerente al concetto del contenuto hanno il comune difetto di concepire la forma quale il come esteriore dell’espressione e di disconoscere la forma interna. Una soluzione sapiente dell’aporia invece era già stata additata dagli scolastici, i quali non avevano nel loro vocabulario dei concetti logicamente puri nemmeno una denominazione per «contenuto». Nell’opusculo De pulchro, compilato probabilmente da qualche allievo di S. Tommaso, si legge: «ratio pulchri consistit in resplendentia formae super partes materiae proportionatae». La forma è qui concepita nel senso aristotelico come un atto immanente che realizza le potenzialità della materia amorfa.

II

Una imperfezione insanabile è l’effetto del deviamento da una certa norma che regge il processo creativo. Talmente inderogabile è questa norma da togliere all’opera creata in caso di trasgressione la prerogativa di consistenza in sè, emancipata dal proprio creatore. Si tratta d’una deficienza della forma interiore, cui nessuno splendore della forma esteriore può rimediare. Ma che cosa è questa forma interiore?

Come in certe vecchie scuole di filosofia veniva nettamente distinta natura naturans dalla natura naturata, in simil modo noi, nel campo dell’arte, facciamo distinzione tra forma esteriore, ossia formata, del lavoro compiuto, e il concetto formativo, presente alla mente dell’artista quale canone e modello della futura opera, e questo concetto e modello etereo (Εἴδωλον) dirsi può forma formans, perchè è l’idea fattrice dell’insieme e delle singole parti di esso. Forma formata sarà dunque quel «marmo solo» del famoso sonetto michelangelesco che «in sè circoscrive col suo soverchio in concetto (cioè la forma formatrice) dell’ottimo artista». Infatti, più aderente è la forma formata al concetto bell’e finito, e più s’avvicina l’opera alla perfezione. Nè c’è in essa alcun altro «contenuto» se non il detto concetto, ossia forma formans che prima dell’espressione in verbo e marmo, in suoni о colori, esprime già integralmente in ispirito tutta la pienezza e l’unicità dell’intuizione artistica generatrice. Anche nella poesia lirica, affinchè sia perfetta e capace d’eternare l’attimo, cioè di fissarne il valore imperituro, è necessario questo atto d’abnegazione che consta nell’alienarsi del poeta da se stesso, per rivivere purificato nell’immagine ideale pronta a reggere le sonorità del canto.

(«Свет Вечерний»).

Современная эстетика, заметив вышеотмеченный изъян в критике, провозгласила тождественность формы и содержания; но формула такая ничего не уясняет, потому что отождествляемые понятия сбивчивы и неопределенны. Некоторые поэты и художники, склонные к крайностям, обрушились на «содержание», как на пережиток «литературы» в искусстве, предались культу чистой формы; но форма их оказалась чистой абстракцией, а живое искусство — мертвым построением. Все эти попытки преодолеть гетерономию, присущую понятию — содержание, имеют общий недостаток: они видят в форме лишь внешнее КАК выражения и совершенно игнорируют внутреннюю форму. А преодоление апории было уже мудро предуказано схоластиками. Они говорят только о форме, о содержании не упоминают; в их словаре логически чистых понятий даже нет соответственного слова. В «Opusculum de pulchro», написанном, вероятно, одним из ближайших учеников св. Фомы, «разум красоты» определяется как «сияние формы, разлитое по соразмерно сложенным частям вещественного состава» — «ratio pulchri consistit in resplendentia formae super partes materiae proportionatae». Форма здесь понимается в аристотелевском смысле: форма — это, вещам имманентный, внутренний акт, реализующий потенциальные возможности аморфной материи.

II

Неисправимая ошибка, встречающаяся во многих произведениях искусства, является следствием упущения, относящегося к процессу художественного творчества. И столь важно, необходимо то упущенное, что отсутствие его лишает художественное произведение прерогативы существования самого по себе, независимого от своего автора. Упущена внутренняя форма, которую не может заменить никакая роскошь формы внешней. Но что такое эта внутренняя форма?

Orbene, proprio della maniera prediletta dei romantici, cui stava a cuore innanzi tutto l’immediatezza dell’espressione, come pure dei soggettivisti moderni è il ridurre la forma formatrice a pochi lineamenti, come hanno in uso di farlo gli improvvisatori, il lasciarla pertanto incompiuta od informe, anze il sostituirle addirittura qualche aspetto del proprio intimo io; e questo prorompe in proiezioni contingenti e frammentarie, le quali, ancorchè colpiscano l’immaginazione degli ascoltatori e li commuovano, non esprimono tuttavia che vaghe aspirazioni e volizioni di quello inesplorato io. Invece un poeta dimentico di sè in cerca d’una bellezza che lo trascenda raggiunge con miglior successo la medesima mèta, quella cioè di lasciare al mondo un suo nuovo e insostituibile messaggio. Vogliono costoro tramandare ed interpretare le voci del loro tenebroso pelago, piuttosto che pescare in fondo ad esso qualche rara perla; ma il mare, custode geloso del suo mistero, non porta al lido che onde amare, alghe marine e variopinte conchiglie.

Come precursori della nostra «èra atomica» nell’arte, si può considerare un Picasso о un Pirandello, i quali tentarono di disgregare la contemplazione sintetica della forma formans mediante una ricerca analitica dei suoi componenti.

В прежние времена некоторые метафизики, размышляя о природе, стали различать понятия — natura naturane и natura naturata; подобно этому и мы в искусстве отличаем форму созижденную, т.е. само законченное художественное произведение — forma formata — и форму зиждущую, существующую до вещи (ante rem) как действенный прообраз творения в мысли творца, как канон или эфирная модель будущего произведения, его Εἴδωλον, который можно назвать forma formans, потому что она, форма эта, и есть созидающая идея целого и всех его отдельных частей. «Единая глыба мрамора», о которой говорит Микель-Анджело в своем знаменитом сонете, есть forma formata, которая «поверхностью своей передает идею (т.е. зиждительную форму) великого мастера» *. Чем ближе forma formata к идее, ее предварявшей, тем совершеннее произведение искусства. И нет в произведении том никакого другого «содержания», кроме той идеи, его зиждущей формы (forma formans), которая, прежде чем обнаружиться в слове или мраморе, в звуках или красках, уже духовно определяла всю полноту и целостность творящей художественной интуиции. И поэт, стремясь усовершенствовать свою лирику, т.е. обессмертить ею мимоидущее мгновение выявлением его непреходящей ценности, должен жертвенно отречься от самого себя, чтобы потом вновь ожить очищенным уже в реальном инобытии, где он и обретет свой абсолютный образ, способный определять звучность песни.

В противоположность всему этому романтики, выше всего оценивающие непосредственность выражения, и современные субъективисты усвоили себе манеру обозначать зиждительную форму лишь некоторыми беглыми чертами и так и оставлять ее незаконченной и бездейственной, или, еще хуже, просто напросто подменять ее каким-нибудь аспектом своего собственного малого «я»; и «я» это проявляется в проекциях относительных и фрагментарных, которые, хоть они до известной степени поражают и трогают воображение слушателей, выражают лишь неопределенные пожелания и волнения этого, духовно еще непреображенного «я». Напротив, поэт, себя забывший, ищущий красоту, которая его превосходила бы, достигает с большим успехом той же главной цели, т.е. оставить миру свою новую незаменимую весть. Субъективисты предпочитают распространять и интерпретировать голоса своего мутного омута вместо того, чтобы из настоящей глубины выуживать редкую жемчужину; но море, ревнивый страж своей тайны, выносит на берег лишь горькие волны, мокрые водоросли и разноцветные раковины.

Предшественниками нашей «атомической эры» можно в области искусства считать Пикассо и Пиранделло, которые пытались разложить синтетическое созерцание forma formans посредством аналитического разбора его составных частей.

III

La forza operante (ἐνέργεια) che è forma formans, non paga di formare l’opus (ἔργον), tende a trascenderne la cerchia ed irradiare all’infuori. L’epifania della forma non è solo manifestazione della forma formata, ma anche comunicazione (cioè estensione della virtù attiva) della forma formatrice per mezzo della forma formata. Difatti, la forma interna, manifestantesi in quella esterna, suscita mediante questa un moto formativo analogo nell’anima altrui. E la nostra comprensione vera d’un capolavoro consiste nel vivere dentro di noi quell’atto che dopo averla procreata continua ad animare l’opera che spira, e spande attorno a sè l’alito e il ritmo della sua vita arcana. L’immagine di Giove rivelata nel primo canto dell’Iliade guidò con la sua forza operante la mano di Fidia, e la medesima forza operante nel simulacro da lui scolpito infondeva in coloro che lo veneravano tale virtù ch’essi, al pari degli iniziati d’Eleusi, non potevano mai più sentirsi veramente infelici durante la loro vita terrena: e questa è la testimonianza degli antichi pellegrini d’Olimpia. Forma adunque l’arte gli animi, onde due cose conseguono: una coesione stretta, seppure non voluta nè sospettata, dell’arte con la vita, e la responsabilità morale dell’artista, proportionata col suo vigore.

In una poesia intitolata «Dauer im Wechsel» («quel che perdura nel mutabile») Goethe abbraccia con lo sguardo una lunga vita. Tutto ciò che attornia l’uomo in diverse epoche della sua esistenza e gli è caro, passa, scompare о muta d’aspetto, ed egli stesso muta a tal modo da poter a stento individuare le proprie sembianze d’un giorno. Sembra un trionfo della morte questa incessante successione dei fenomeni che scacciano ed aboliscono l’uno l’altro a vicenda. Ma lo spirito supera la disunione del tempo e sa risuscitare ogni attimo del passato nel suo valore imperituro, raccogliendo l’intera vita vissuta in una unità integrale che è l’identicità e la pienezza dell’essere affermantesi nel divenire. La facoltà di tale superamento è concessa all’uomo dalla grazia delle Muse che hanno infuso nel suo spirito il dono della Forma.* Poichè l’integrazione cosi raggiunta non è, secondo Goethe, una sopraelevazione escogitata dal pensiero costruttivo, bensì «forma impressa dall’inizio che vivendo si svolge».** Ecco il principio estetico della forma formatrice applicato alla vita ed esplicato quale principio della personalità.

III

Форма зиждущая есть энергия (ἐνέργεια), которой свойственно проникать сквозь все границы и изливаться вовне. Мы воспринимаем в «опусе» (ἔργον) не только манифестацию созижденной формы, но и действие forma formans. Искусство есть сообщение формы зиждущей чрез посредство формы созижденной. Сообщение есть поистине co-общение, т.е. общение; через посредство формы созижденной forma formans передает энергию свою чужой душе и вызывает в ней соответственное зиждительное движение. Подлинно понять великое произведение искусства значит подлинно пережить тот зиждительный акт, который продолжает в нем действовать, предоставляя ему дышать и распространять вокруг себя веяние и ритм своей тайной жизни. Образ Зевса, каким он представлен в первой книге «Илиады», вел руку Фидия своею зиждительной формой, каковая форма сообщается и человеку, созерцающему изваяние царя богов. Согласно свидетельству античных олимпийских пилигримов тот, кто видел Фидиево изваяние Зевса, становится равным, по благодатной силе восхищения, посвящаемым в Элевсинские мистерии, после чего в течение всей своей земной жизни он не сможет уже почувствовать себя несчастным. Итак: искусство формует души; отсюда — два следствия: во-первых не нарочитая, не предполагаемая раньше, тесная связь искусства с жизнью и, во-вторых нравственная ответственность поэта или художника, размеры которой пропорциональны его дарованию.

В стихотворении, озаглавленном «Постоянное в Изменчивом», Гёте задумывается над течением одной долгой человеческой жизни. Всё, что окружало человека в разные периоды его существования и было ему дорого, прошло, исчезло, изменилось, и сам он изменился до такой степени, что с трудом узнает себя в прежнем изображении:

Торжеством смерти представляется такое непрестанное следование феноменов, прогоняющих и уничтожающих друг друга. Но дух преодолевает распадающуюся связь событий и времен, увековечивая в мимоидущем мгновении его подлинную значимость. Всё пережитое воскрешается в осознавшем себя единстве своей «изначально запечатленной формы» («Geprägte Form, die lebend sich entwickelt»).

Сознание благодати такого преодоления даровано человеку Музами, научившими его узнавать в искусстве «морфологическую форму». Примененная к жизни forma formans раскрывается как принцип личности.